Быть. Монография - Василий Леонидович Курабцев
Георгий Жуков таким был, конечно, всегда, включая период Первой мировой войны. И там уже показал себя как герой России: в 1916 году он – унтер-офицер с «двумя георгиевскими крестами на груди, которыми был награжден за захват в плен немецкого офицера и контузию» [26, 56].
После Февральской революции в стране резко усилился хаос. Осенью 1917 года «некоторые подразделения перешли на сторону Петлюры», москвичей и калужан распустили по домам. Но это не коснулось унтер-офицера Георгия Жукова – его стали разыскивать украинские офицеры-националисты, возможно, как делегата большевистского полкового совета или как антинационалиста, и ему пришлось скрываться в «Балаклее и селе Лагери» [26, 59]. Вот какова как бы давняя (но неизменная) суть украинского национализма (и особенно украинского нацизма) – злейших врагов русских, православия, россиян и России! Еще вчера офицеры разных национальностей воевали вместе, были почти братья по оружию. Но Россия ослабла, и вдруг латентная (националистическая) «правда» жестко высветилась! Вплоть до преследования своего же брата по оружию.
Вскоре Жуков возвращается в свою деревню и хочет, по его словам, вступить в Красную гвардию, но тяжко заболевает тифом. Только в августе 1918 года, согласно мемуарам, он становится «добровольцем в 4-й кавалерийском полку 1-й Московской кавалерийской дивизии» [26, 59]. И начинает служить большевикам, даже вступает в 1919 году в ряды ВКП(б).
Однако американский аналитик Уильям Спар обратил внимание на такую деталь: Жуков в 1917 году провел девять месяцев в своей деревне, и это может «свидетельствовать об определенной нерешительности – какую сторону взять в разгоравшейся войне» [49, 24–25]. А в позднем интервью писателю К. М. Симонову был и такой момент откровений, который приводит У. Спар, но который не удалось подтвердить: «Жуков допускал, что если бы он был офицером до революции, то выступил бы против новой власти и провел оставшуюся жизнь в эмиграции за рубежом» [49, 24–25]. В этом не приходится сомневаться – поскольку Жуков был честен и верен присяге. Но он был всего лишь любимым солдатами унтер-офицером, из очень бедных, и в конце концов, когда победили большевики (и он серьезно поучаствовал в их победе), оказался одним из самых востребованных красных командиров. Выбора после Гражданской войны в силу честности и членства в большевистской партии у него не было вообще. Представить Жукова на месте генерала Власова невозможно.
Был ли Жуков убежденным большевиком?
Был ли Жуков тем человеком, который всем сердцем, умом и душой был с большевиками? С одной стороны, он – из крайне бедной семьи и по-своему сочувствовал и верил этим радикалам. О Гражданской войне Жуков написал так: «Каждым из нас руководила твердая вера в справедливость идей» ленинской партии [26, 95]
Однако, с другой стороны, он, как и сам говорит, из тех работников (скорняков), которые были пропитаны «мелкобуржуазной» идеологией и не были склонны к фабричному коллективизму и борьбе за рабочие права. Скорняки мечтали скорее открыть свое дело и неплохо зарабатывать. Им комфортнее и успешнее жилось при капитализме.
Еще аргумент: Георгий Жуков очень хорошо пишет о комиссарах Гражданской войны (один из них, по фамилии Ночевка, дважды во время боя спас ему жизнь) – «как правило, это были безупречные люди, кристально честные и самоотверженные коммунисты» [26, 61]. Люди, которые тоже опирались на веру в справедливость коммунистических идей и желали народу счастья.
Но, с другой стороны, такие же комиссары и политические руководители, а также чекисты, не только помогали, но и в чем-то существенно мешали в деле военного строительства, в теории и планировании, в тактике и стратегии. На серьезные, судьбоносные решения влияли люди, не слишком сведущие в современном военном деле, – правящие политики Ворошилов, Каганович, Молотов, Берия и другие (включая Сталина, который доучивался в процессе ВОВ). Нередко они подписывали расстрельные списки военных людей. «Исправляли» продуманные ходы настоящих военных полководцев. Например, 22 июня 1941 года Сталин направил Жукова в Киев как представителя Ставки, где Ватутин сообщил ему о наших запланированных контрударах. «Выразив возмущение – неизвестно, где и какими силами располагает противник, – Жуков разрешил поставить свою подпись. Контрудары провалились» [49, 70–71].
Жуков справедливо полагал, что вина в тяжких поражениях 1941–1942 года лежит в первую очередь на политическом руководстве: «До войны решения о довооружении армии принимались с большим опозданием, и это – главное» [35, 509]. И понятен тогда восторг полководца в 1941 году, когда во время битвы под Москвой стали поступать в войска очень хорошие танки Т-34. Это сразу отметили и немецкие генералы, например, Гудериан.
Как тут не вспомнить оценку Красной армии (накануне войны) военным атташе США в СССР: «Самая большая слабость армии состоит в недостатке современного снаряжения, вооружения и техники (выделено мной. – В. К.). В количественном и качественном отношении они нуждаются в усилении современными самолетами, артиллерией и автотранспортом» [35, 171].
Также Жуков трепетно относился к партийному почету, депутатству на съездах партии, к высоким должностям. Полагал, что Октябрьская революция открыла ему, простому мальчишке, блестящую воинскую и политическую карьеру: «Революция дала мне возможность прожить совершенно иную жизнь, яркую, интересную» [28, 349]. Однако есть большая вероятность, что с такими качествами Георгий Жуков смог бы и в Российской империи стать крупным военачальником. А главное, времена не выбирают, и тоталитарную политическую систему очень трудно переделать. Следовательно, к ней нужно приноравливаться. Что Жуков успешно и делал, названивая, например, Сталину или Ворошилову (если он оказывался под ударом). И всегда получал помощь. Выживать приходилось не раз и не два.
Жуков искренне говорил: «Для меня главным было служение Родине, своему народу» [28, 342]. И это представляется правдой. Жуков – военный патриот, солдат, русский человек. А тех политработников, которые мешали военному делу, он, судя по его руководству, недолюбливал и «притеснял»: в 1953 году, когда он стал министром обороны СССР, «возможности продвижения по службе политработников были резко ограничены» (максимум – полковник) [49, 223]. На трагическом для Жукова Октябрьском Пленуме партии 1957 года о маршале было сказано: ограничивал влияние парторганизаций; поощрял создание своего культа личности; проявлял «склонность
