Журнальный век. Русская литературная периодика. 1917–2024 - Сергей Иванович Чупринин
И дело пошло круто. Ошеломленному Чаковскому вернули роман «Нюрнбергские призраки», а в набор первого же номера, который подписывал Бакланов (1986, № 10), поставили «Новое назначение» Александра Бека, впервые принятое «Новым миром» к печати еще в октябре 1964 года.
Для литературной журналистики наступила эпоха реабилитации всего того, что советской властью было либо отброшено в там- и самиздат, либо томилось в ящиках писательских столов. «Знамя» здесь не стало исключением: «По праву памяти» Александра Твардовского (1987, № 2), «Мы» Евгения Замятина (1988, № 4–5), «Добро вам!» Василия Гроссмана (1988, № 11), «Верный Руслан» Георгия Владимова (1989, № 2), «Колымские рассказы» Варлама Шаламова (1989, № 6), «Наскальная живопись» Ефросинии Керсновской (1990, № 3–5), «Памятник современному состоянию» Вадима Сидура (1992, № 8–9), вынутые из-под спуда стихи – от Николая Клюева до Марии Петровых и Леонида Губанова, мемуары А. И. Аджубея (1988, № 6–7), А. М. Лариной (Бухариной) (1988, № 11), Н. С. Хрущева (1989, № 6), А. Д. Сахарова (1990, № 10–12; 1991, № 1–5).
Всего не перечислишь. Однако в самозабвенную гонку за утаенными сокровищами «Знамя» все-таки не включилось, как, напечатав-таки «Крестного отца» Марио Пьюзо (1987, № 10–12; перевод Марии Кан и Александры Ильф), журнал не включился и в охоту за переводными бестселлерами.
Хотел взять современной русской прозой, написанной здесь и сейчас. А если ее пока недоставало, брал публицистикой. Ее век, что и говорить, недолог, поэтому, возможно, многие из текстов, вызванных злобою дня, умерли, как безымянные на штурмах мерли наши, но, например, страстный очерк Ю. Карякина «Стоит ли наступать на грабли?» (1987, № 9) вошел в историю не только журналистики, но и общественной жизни.
Ключевым событием в мировоззренческой самоидентификации «Знамени» стала публикация монументальных «Воспоминаний» и других работ Сахарова, где в неявной полемике с Солженицыным[338] был представлен свод идей отечественного либерализма.
Либерализма экономического, социального и конфессионального, а если отнестись к нему расширительно, то и либерализма эстетического. Тогда как с этим на первых порах была закавыка. Придерживаясь «староновомирских» литературных вкусов, и Бакланов, и Лакшин по своим убеждениям были скорее традиционалистами, может быть, даже консерваторами, а к новейшим веяниям относились, мягко говоря, настороженно. Между тем литературный ландшафт на глазах менялся, и мне не забыть, как из верстки годового обзора «Предвестие: Заметки о журнальной прозе 1988 года» (1989, № 1) Владимир Яковлевич недрогнувшей рукой вычеркнул страницы, посвященные тому, что я же в «литгазетовской» статье (1989, № 6) назвал «другой прозой».
И кто бы мог подумать, что спустя всего несколько месяцев Лакшин уйдет главным редактором в журнал «Иностранная литература», а на освободившееся место Бакланов в августе 1989 года пригласит меня – человека и другого поколения, и других художественных ориентиров?[339] Редакторских идей тогда у меня было числом две: 1) ни одного номера без нового имени; 2) преимущественное внимание к тому в литературе, что еще не канонизировано и, соответственно, сопряжено с эстетическим риском.
Они были приняты – и начались самые азартные, наверное, годы моей жизни. Голова к голове, вдвоем, а после возвращения в родное «Знамя» Натальи Ивановой летом 1991 года – уже и втроем – складывались журнальные книжки, а на заседаниях редколлегии уже вместе со всеми творческими сотрудниками обдумывались в спорах очертания того, что критик Андрей Немзер назовет «выставкой достижений литературного хозяйства».
Заниматься пришлось, впрочем, и судебной тяжбой с Союзом писателей, попытавшимся оспорить наше право на статус независимого издания, и арендой, отношениями с типографиями и распространителями, а главное – финансами. Тираж, на пике достигавший миллиона, неудержимо пополз вниз. К тому же в условиях гиперинфляции стоимость журнального экземпляра быстро уравнивалась с ценой трамвайного билета. Так что плохи были бы дела у «Знамени», не придумай Григорий Яковлевич совместно с Джорджем Соросом[340] программу библиотечной подписки отнюдь не только на «Знамя», но едва ли не на все заметные московские и питерские литературные издания. На 7 лет журналы в России были спасены, а дальше выкарабкиваться нужно было все-таки самим – при далеко не покрывающей расходы государственной грантовой поддержке.
Все это, однако, можно было перетерпеть ради того, чтобы выпускать такой журнал, какой всем нам хотелось. С реалистической, социально ориентированной и психологически продуманной прозой традиционного образца на страницах «Знамени» было по-прежнему все в порядке, но теперь она выгодно оттенялась и высвечивалась такими непривычными вещами, как «Записки экстремиста» (1990, № 1) Анатолия Курчаткина, «Пробег – про бег» (1990, № 5) Валерии Нарбиковой, «Русские сказки» (1990, № 7) Юрия Мамлеева, «Омон Ра» (1992, № 5) и «Жизнь насекомых» (1993, № 4) Виктора Пелевина, «Голова Гоголя» (1992, № 7) Анатолия Королева, «Урок каллиграфии» (1993, № 1) и «Всех ожидает одна ночь» (1993, № 7–8) Михаила Шишкина*.
Не всё, далеко не всё из перечисленного было в равной степени близко Григорию Яковлевичу. Но он доверял своим помощникам, так что из наших предложений признал непозволительной лишь действительно нахальную повесть Андрея Матвеева «Эротическая Одиссея, или Необыкновенные похождения Каблукова Джона Ивановича, пережитые и описанные им самим». Споры на заседаниях редколлегии, со всем редакторским коллективом были нормой. И не забыть, как наш главный редактор радовался совпадению позиций, когда самотеком из Смоленска поступили афганские «Рассказы» (1989, № 3), а за ними и роман «Знак зверя» (1992, № 6–7) Олега Ермакова, как он сблизился душевно с Владимиром Маканиным и Александром Кабаковым, написал прочувствованное предисловие к «Цыганскому счастью» (1991, № 1) Ильи Митрофанова или по повести «Зимний день начала новой жизни» (1991, № 3) высоко оценил писательский потенциал Александра Терехова.
Журнальное строительство – дело живое, часто не бесконфликтное, и понятно, что кто-то из «своих» авторов от «Знамени» отходил или бывал отодвинут. Так случилось с Владимиром Максимовым, Эдуардом Лимоновым, Юрием Козловым и Сергеем Есиным, чьи идеологические приоритеты перестали согласовываться со знаменскими. Так произошло с Василием Аксеновым, который напечатал у нас «Желток яйца» (1991, № 7–8), им же переведенный с «американского» на язык родных осин, но, почувствовав, что к поздним его романам в «Знамени» относятся, скажем так, без энтузиазма, родной дом обрел в журнале «Октябрь». И Владимиру Войновичу в публикации антисолженицынского памфлета «Портрет на фоне мифа» было отказано, а кто-то, как Владимир Маканин, продумывая собственную стратегию, отдавал поочередно свои новые вещи то в «Новый мир», то в «Знамя»…
Дело, повторимся, живое, и можно, конечно, сожалеть об ошибках вкуса и утраченных возможностях. Но не лучше ли помнить, что после прихода Бакланова именно в «Знамени» и только в «Знамени» до своих последних дней печатались Белла Ахмадулина, Булат Окуджава, Фазиль Искандер, Георгий Владимов, Феликс Светов и Юрий Давыдов, благодаря именно «знаменским» публикациям приобретали известность Майя Кучерская, Юрий Буйда, Андрей
