Дальнее чтение - Франко Моретти
Какой нам прок от этих двух мировых литератур? Я думаю, что они дают нам прекрасную возможность переосмыслить место истории в литературоведении. Одно поколение назад единственной «великой» литературой считалась литература прошлого; сегодня единственной «важной» литературой считается современная литература. С одной стороны, изменилось все. С другой – ничего не изменилось, потому что обе эти позиции крайне нормативны, они намного больше озабочены оценочными суждениями, чем настоящим знанием. Вместо этого две мировые литературы учат нас тому, что прошлое литературы и ее настоящее должны рассматриваться не как «лучшая» или «худшая» эпохи, а как настолько различные по структуре, что требуют совершенно разных теоретических подходов. Нужно научиться исследовать прошлое как прошлое, а настоящее как настоящее – вот в чем состоит интеллектуальный вызов, который бросает Weltliteratur в XXI в. Однако это слишком обширная тема, требующая отдельного исследования.
Глава 7. Конец начала: ответ Кристоферу Прендергасту
Наряду с «Гипотезами» больше всего критиковалась моя работа «Графики, карты, деревья» (2005): в Италии, в новой левой газете Il manifesto, которую я читал более 40 лет, в рецензии вспомнили (поскольку люди безумны) нацистское осуждение «дегенеративного искусства». По сравнению с этим обзор Кристофера Прендергаста «Эволюция и история литературы» (New Left Review 34 [July – August 2005]) – пример интеллектуальной уравновешенности. Сейчас я хочу вернуться к нескольким указанным в нем проблемам, важность которых с тех пор только возросла.
Первая проблема – это слабая «доказуемость причинно-следственных связей» в некоторых местах моей аргументации: Прендергаст делает это замечание на странице 50 своей статьи, а я отвечаю на страницах 199–202. Глядя назад, самым удивительным является то, что Прендергаст хотел причинно-следственного объяснения. Обычно реакция на «Графики, карты деревья» идет по противоположному пути и в итоге вращается вокруг пристального и дальнего чтения – совместимы ли они или противоположны, дополняют ли друг друга, действительно ли я предлагаю людям перестать читать книги и т. д. Я сам на это напросился, так что не буду жаловаться, но это не очень интересно. Роль объяснения в литературе, с другой стороны, крайне интересна. И Прендергаст был прав, критикуя слабость объяснения, когда столкнулся с ним.
Второе замечание касается роли «рынка» в моих объяснениях, особенно того факта, что это понятие в конце концов начинает играть большую роль в «дарвинистских» работах (таких как «Бойня» или «Корпорация стиля»), чем в отчетливо «марксистских» (таких как «Гипотезы» или «Планета Голливуд»). Причина этого кажущегося парадокса, вероятно, следующая – когда история литературы начинает пониматься как эволюционный процесс, она распадается на два различных (но взаимодействующих) ряда: в одном случае речь идет о частых случайных вариациях, возникающих из формальных экспериментов, в другом – об обширных социальных процессах, которые лежат в основе культурной селекции. В идеальном случае анализ этих двух рядов должен образовывать единство, на практике же обе причинные цепочки оказываются настолько разными, что я всегда сосредоточивался на одном из двух рядов, включая оставшийся ряд в упрощенном виде. Это и случилось в той главе, которую критиковал Прендергаст, где «рынок» приводится в большей степени как замена анализу, который еще предстоит проделать.
Следующая статья в этом сборнике представляет противоположный аспект односторонности: я отвожу несколько страниц для анализа рынков романа в Китае и Европе раннего Нового времени, полагаясь при этом на упрощенный обзор морфологических особенностей. Возможно, однажды я научусь делать эти два дела одновременно. Однако стоит добавить аргумент и в пользу того, чтобы их не смешивать, – Марк Блок в «Ремесле историка» писал: «Приливы, без сомнения, связаны с фазами луны. Однако, чтобы это узнать, надо было сперва определить отдельно периоды приливов и периоды изменения Луны»[161]. Тот факт, что «Дальнее чтение» публикуется одновременно с «Буржуа», – книгой, максимально на него непохожей по духу и исполнению, – склоняет меня к мысли, что я предпочитаю исследовать приливы и Луну независимо друг от друга. Мы еще увидим, последует за этим синтез или нет.
* * *
Критика Кристофером Прендергастом «Графиков, карт, деревьев» в «Эволюции и истории литературы» содержит возражения эмпирического, теоретического и политического характера[162]. Основное разногласие состоит в следующем: с точки зрения Прендергаста природа и культура функционируют настолько по-разному, что эволюционная теория, которая была разработана для объяснения одного, не может работать для объяснения другого. Из-за этой концептуальной несовместимости эволюционные «объяснения» (explanations) литературы неспособны освоить любые исторические свидетельства – вместо этого, в них приходится полагаться на замкнутые рассуждения и многочисленные формы petito principii. В этих аналитических пустотах рынку приписывается преувеличенное значение, из-за чего он выглядит «родственным природе». В результате в «Графиках, картах, деревьях» «серьезный реализм <…> быстро вырождается в язык позиции „все забирает победитель“», типичный для социального дарвинизма[163].
Очевидно, что я не согласен с этим диагнозом, и на следующих страницах объясню почему. Однако при написании этого ответа я все больше осознавал (и меня все больше тревожило) то, насколько мало конкретных результатов дали модели, обсуждаемые в «Графиках, картах, деревьях», и другие, подобные им. Так как все они являются относительно недавними, этот факт не делает их недействительными – в них, конечно же, есть пробелы, но для меня эти модели все-таки лучше существующих альтернатив. И все же хороший метод должен подтвердиться появлением интересных находок, и заголовок этой статьи указывает на то, как мне не терпится дать ответ исключительно методологического характера, который, к сожалению, я только и могу сейчас предложить. «La metodologia è la scienza dei nullatenenti», – писал Лючио Коллетти в книге «Марксизм и Гегель». Методология – это наука тех, у кого ничего нет (но слово «nullatenente» резче, оно заряжено сарказмом). Горькая правда, о которой я скажу больше в конце.
Улики
Вступительные замечания Прендергаста касаются «деревьев» детективной литературы, обсуждающихся в последней главе «Графиков, карт, деревьев». Для него эти изображения воплощают «скрытый силлогизм: Дойл является самым популярным из авторов детективов. Дойл приходит к использованию улик совершенно уникальным образом. Следовательно, этот способ применения улик объясняет его продолжительную популярность»[164]. Если бы я вынес улики на первый план только из-за того, что Дойл использует их «совершенно уникальным образом», то Прендергаст был
