Королева моды: Нерассказанная история Марии-Антуанетты - Сильви Ле Бра-Шово
Вершиной провокации стало приглашение от Марии-Антуанетты посетить спектакль, куда модистка прибыла в сопровождении герцога де Дюра, первого придворного короля. Такой благосклонности двор ранее никогда не видел, и это вызвало негодование придворных, уже возмущенных своим исключением из круга приближенных королевы. Лишь благодаря своему таланту мадемуазель Бертен достигла высочайшего уважения со стороны королевской семьи – невыносимое оскорбление для консервативной знати, многие представители которой, кроме «древнего рода», не обладали другими достоинствами и были заняты лишь бездельем и праздностью. В Париже же, даже рискуя разориться, известные артисты и дамы из зажиточной буржуазии подражали королеве: все хотели носить творения Бертен. Был ли жест Людовика XVI в адрес модистки скрытым намеком на его реформы, призванные «активизировать торговлю и предоставить дельцам больше свободы» в Париже? Как бы то ни было, феноменальный успех мадемуазель Бертен значительно оживил рынок. Магазины модисток множились как грибы после дождя, создавая сотни рабочих мест и развивая французскую торговлю по всей Европе, окончательно закрепив за Парижем звание мировой столицы моды. Тем временем Мария-Анна Даникан-Филидор, служившая дофине со времен герцогини де Виллар, а также мадам Рено продолжали свою работу без особой огласки. Мадемуазель Александр потеряла свои позиции из-за стремительного успеха Бертен и заметного взлета мадам Помпей, второй модистки королевы. Мадемуазель де Сен-Кантен владела магазином Le Magnifique[22] на улице Сен-Оноре, увековеченным в гравюре Габриеля де Сент-Обена. Она снискала некоторое внимание благодаря впечатляющей кукле пандоре, установленной в ее заведении, и оригинальным головным уборам, но не более того. В 1781 году талантливая мадемуазель Пико, бывшая работница Le Grand Mogol, открыла магазин А la Corbeille Galante[23], но оказалась в эпицентре скандала прямо в Версале. Эта барышня, распространявшая грязные слухи о своей прежней хозяйке и переманивавшая ее клиентов, случайно столкнулась с мадемуазель Бертен в Зеркальной галерее возле покоев королевы. Разъяренная Бертен якобы обрушилась на нее с оскорблениями и даже плюнула в лицо. Это столкновение стало поводом для громкого и затяжного судебного разбирательства, которое породило массу сплетен в салонах и привлекло внимание хроникеров.
Самым решительным из всех ее конкурентов был Жан-Жозеф Боляр, наследник семейного дела, чей магазин под названием А la Protectrice des Arts[24] находился всего в нескольких шагах от Le Grand Mogol. Молодой и изобретательный, этот торговец модными товарами не сдавался в своем стремлении вытеснить «даму в белом» и занять ее место при дворе королевы. Ему чуть было не удалось этого добиться благодаря поддержке маркизы де Ламбаль, для которой он создал изящную и оригинальную вещицу. В центре букета, предназначенного для украшения декольте, располагалась ароматная розовая бутоньерка. Она скрывала миниатюрный портрет королевы, который выскакивал наружу благодаря хитроумному механизму с пружиной. Этот подарок действительно очаровал Марию-Антуанетту, но она осталась верна своей модистке. Разгневанная на маркизу, Бертен, по слухам, даже отказалась обслуживать ее какое-то время, пока королева лично не вмешалась и не помирила их.
Несмотря на свое творчество, Боляр не мог заменить Мари-Жанну Бертен. У него не было ни ее таланта, ни харизмы. Кроме того, он был мужчиной, а потому никак не мог быть принят королевой в личных покоях наедине. Несмотря на хвалебную статью в Le Journal des Dames в марте 1775 года, ему пришлось смириться с ролью «случайного» [29] поставщика для королевского гардероба. В 1779 году ему все же выпала честь изготовить одежду для новорожденной Марии-Терезы-Шарлотты, первого ребенка правящей четы, однако утешение оказалось слабым, ведь в заказ входил также гардероб для кормилицы! [30] Эти случаи надолго закрепили за Бертен образ «фурии». В прошлом многие историки изображали Мари-Жанну как самоуверенную карьеристку, своеобразного злого гения, который якобы увлек королеву в пучину легкомыслия, пользуясь ее наивностью. Считая, что таким образом защищают честь Марии-Антуанетты, они сводили ее образ к безвольной марионетке, лишенной вкуса и разума, что лишь усиливало стереотип о ее пустой натуре. Единственной виновной, по их мнению, выступала Бертен, которую представляли жадной и корыстной. При этом ее талант замалчивался, хотя даже самые ярые критики не оспаривали высочайшее качество ее работы. Эта упрощенная точка зрения несправедлива по отношению как к Бертен, так и к Марии-Антуанетте. Стоит задуматься: если ее любовь к моде объяснялась якобы отсутствием детей или сексуальной неудовлетворенностью, то как тогда быть с мадам Дюбарри, которая, кажется, этим не была обделена? Или, к примеру, с графиней д’Артуа, быстро ставшей многодетной матерью, но чьи расходы на наряды были сравнимы с затратами ее золовки [31]? Не следует также забывать о мужской половине двора, с их изысканными расшитыми костюмами, которые нисколько не уступали женским туалетам по сложности и утонченности. Не менее важно отметить, что, хотя услуги Мари-Жанны Бертен действительно были дорогими, утверждать, будто ею двигала лишь корысть, неверно. И вот почему.
До Мари-Жанны Бертен мало кто ценил изобретательность тех, кого называли «создательницами мод», чья роль сводилась к изготовлению одежды, но не к изобретению новых форм. Однако реформа гильдий, позволившая ей разрабатывать изделия от начала до конца, радикально изменила устоявшиеся правила. Страстно преданная своему делу [32], как и все творческие личности, она изобрела новые цветовые комбинации для тканей, составляла узоры для своих вышивок, кружев, газа, муслинов, лент и т. д. На нее работали исключительно высококвалифицированные ремесленники: производители тканей, вышивальщики, кружевницы, мастера по изготовлению лент, портные, закройщики, сапожники, перчаточники, изготовители вееров… Все они были отобраны с особой тщательностью. Самые современные английские фабрики поставляли ей газ и муслин, а итальянские мастера – искусственные цветы. Ее не пугали ни расстояния, ни стоимость – она стремилась к совершенству во всем. В Le Grand Mogol все было эксклюзивным и роскошным. Этот подход предвосхитил то, что позже назовут высокой модой, но лишь в некотором смысле. Теперь ей ничто не мешало одевать международную элиту [33] с головы до ног, от малейшего аксессуара до подобранных румян, но ценили ее главным образом за ручной труд. И хотя, несомненно, она создавала новые фасоны платьев для Марии-Антуанетты, эксклюзивные модели не принадлежали ей: тогда еще не существовало понятий авторства и подделки. Поэтому их постоянно воссоздавали портнихи, назначенные для работы с королевским гардеробом, а сама Бертен чаще всего ограничивалась лишь отделкой этих изделий. То же самое происходило и с ее основной клиентурой, которая приобретала мелкие детали и украшения, чтобы дополнить платья, вдохновленные гардеробом королевы. Это можно сравнить с тем, как сегодня у Chanel покупают только фирменные пуговицы и отделку, чтобы «узаконить» копию жакета, сшитого где-то еще. Осознавая, что она питает моду в самом широком смысле, Бертен брала за свое мастерство цену выше средней. На упреки она отвечала: «Разве Верне (художнику, писавшему морские пейзажи с видами французских портов) платят только за холст и краски?» [34] Это замечание было уместным, но понятным далеко не всем. Консерваторы, которые упорно видели в ней лишь работницу, осуждали подобные высказывания. Сегодня трудно представить, чтобы кто-то оспаривал креативность ведущих имен мира моды! Часто говорят, что, помимо выставления астрономических счетов, модистка использовала образ королевы для рекламы. Это
