Солнце в армейских ботинках, или Идем дорогой трудной… - Юлия Владимировна Славачевская
Но все это не для мутантов. Не приведи Господи, если к кому–то приклеят это слово по любому поводу. Для мутантов тут один приговор: смерть! И в этом случае он никогда не задерживается.
Так что мне, можно сказать, повезло…
— Итак, — начал срезать специальным инструментом с моего лица и головы лечебную пленку медик, или кто он тут был, общаясь с коллегами исключительно на ассаме, — сейчас мы увидим, насколько эта особь излечилась и способна принести пользу нашему обществу… — Он снял последний слой и… наступила зловещая тишина.
Не знаю, чего они замерли, как обожравшиеся возбудителей кролики, но у меня точно наступил шок. По моим плечам и груди, укрытым больничным пластиковым халатом, рассыпались удивительные белоснежные вьющиеся волосы, достигавшие моей талии.
— Ни хрена себе, — вырвалось у меня, когда я для проверки дернула себя за прядь.
— Это точно, — хрипло отозвался на уни один из наблюдателей. И тут же рявкнул: — Заткнись, особь! Женщина должна молчать в присутствии мужчин, если только ей не приказано обратное! И глаза живо опустила к полу!
Я не стала спорить или выпендриваться. Все равно ничего, кроме проблем, не добьюсь, только хуже сделаю. Тем более, что тело пока плохо слушается и чувствую я себя не сильнее котенка. Но я умею ждать…
Дальше все закрутилось со скоростью света. Меня замотали с головой в новый пластик и быстренько выпроводили в маленькую капсулу, которая доставила меня в новое место. Как оно выглядело — я не смогла увидеть, поскольку меня запихали в темное тесное помещение, где можно было лишь сидеть на полу скукожившись. Натуральный каменный мешок, взятый из Средневековья.
Могу только сказать: большой дом изнутри похож на многоярусный гигантский цементный сарай, нечто среднее между хлевом и бараком. Внутри множество денников, комнатами я бы это не назвала, разделенных толстыми бетонными перегородками и выходящими в длинные узкие коридоры. Везде или побелка, или вообще голый цемент. Полы местами каменные, местами застеленные коврами.
Узкая входная дверца — как в тюрьмах наихудшего пошиба, железная, с зарешеченным окошком размером с форточку, на котором снаружи навешен непрозрачный откидной экран. Это чтобы много не дышать, да?
Сунули меня туда, словно бродячую собаку или беглую кошку в ветеринарный карантин. Блин, лошадь на передержке! Хотя с бродячими собаками и котами у нас обращаются гораздо гуманнее. А над лошадьми вообще… трясутся, как над родными детьми.
Понятно, что обстановка счастья мне не прибавила, а вот желание свалить отсюда, и как можно быстрее, увеличила и даже очень.
— Ты ее видел? — донеслось до моего слуха.
— Видел, — нехотя ответил второй. — И мне жаль полковника.
— Да уж, — вздохнул первый. — Теперь на нее будет большая очередь…
И это мне не понравилось. Причем сразу, скопом. Я ничего не понимала. Какой полковник? Какая очередь? Что за странные загадки? И куда меня везут?
В результате, полчаса спустя меня вытащили в большое помещение, залитым ярким светом ламп, и предоставили под… вот даже не скажешь — светлые очи. Глаз у этой тетки видно не было вообще. Все закрывалось зеленой маской с номером и надписью на всеобщем «директриса академии женских особей». Все остальное было закутано в бесформенный халат такого же противно–зеленого цвета.
— Твоя новая особь, — сообщил на уни один из здоровых охранников, втаскивая меня за собой за плечо. — Все как обычно. Но будь аккуратна — особь ценная, порча не приветствуется.
— Да, господин, — кивнула зеленая маска, низко склоняясь. — Мы сделаем все возможное, чтобы привить новой особи приличные правила поведения!
— Старайтесь! — милостиво разрешил сопровождающий и удалился.
— Быстро пошла! — тут же активировалась директриса, становясь тираном.
Блин, настоящий Железный Дровосек! И указала мне направление, следуя в нужную точку. Я прикусила себе язык, чтобы часом не подкорректировать это самое направление гораздо дальше и в другую сторону, но сдержалась. Хотя мысленно отправила ее в такой замечательный маршрут, что все неудовлетворенные дамы обзавидовались бы скопом.
Глава 3
Меня привели в… скажем так, гардеробную, где сдали с рук на руки следующей маске, на это раз бледно–зеленой, и приказали мне выдать все! Та сучка в климаксе так и сказала большими буквами: ВСЕ!
А подчиненная и рада стараться. Ну, что вам сказать…
Женщин тут, скажем прямо, одевали очень незатейливо. На голое тело натягивалось тонкое платье из эластичного материала с разрезами по бокам. Оно чем–то напоминало чеонгсама[1]. Вот только обтягивало как вторая кожа, имело крайне низкий вырез на грани приличия и разрезы начинались от талии. Нижнего белья женщины в этом мире не носили.
Сверху этого открытого со всех сторон безобразия полагалось натягивать закрытое со всех сторон безобразие: бесформенный, безразмерный халат до пола. Я бы окрестила его кимоно, если бы эта гадость была хоть вполовину так изящна.
Обувь слабой половине не полагалась вообще. Поскольку женщину из дома не выпускали. Никогда. А если куда–то перевозили, то в специально оборудованной машине. Как меня заверили охранники, женские ноги никогда не касались голой земли или асфальта, или что там у них было снаружи.
Конечно, нагло врали, как потом оказалось…
Зато вместо обуви полагалась маска и головной убор–кичка, полностью скрывающие лицо и волосы. Эти два предмета женщина могла снять либо на ночь, либо по требованию владельца.
О маске вообще отдельный разговор. Для таких пленниц, как я, существовала маска белого цвета с номером на правой стороне. Мой оказался три экс тринадцать–тринадцать–тринадцать.
Не поняла, это мне повезло или им?..
По словам гардеробщицы, когда меня выберет мужчина, то белую маску сменит маска цветов его дома с именем владельца на правой стороне. В сущности, эта дрянь, закрывающая лицо, — летопись жизни женщины. На левую сторону наносятся сведения о детях–сыновьях. И если их меньше трех, то… Мне не сказали, но весьма красноречиво помолчали. Стало понятно и без слов.
Все обмундирование белого цвета. Как бы чистый лист или… Нет, они же не такие наивные, чтобы девственность у меня искать, а?
Переоблачаться мне пришлось в полном одиночестве (хотя со мной были матюки), в кабинке без зеркала. Как мне пояснила маска — нельзя смотреть на себя и других в неодетом виде, слишком неприлично.
—
