Дни, когда мы так сильно друг друга любили - Эми Нефф

– Что там случилось в столовой? – спрашивает он в ярости. – Я думал, дети с тобой!

Я наблюдаю за ним через зеркало, его голос звучит будто издалека.

– Сейчас они с мамой. У меня сегодня прием у врача, помнишь?

Я подтираю мизинцем вылезшую за контур помаду.

– Какой еще прием? – Джозеф замолкает и поворачивается в сторону двери. – Там вода течет, что ли?

Я игнорирую вопрос и хватаю сумочку.

– Я уже опаздываю. Пока!

Он дергает меня за локоть:

– Не надо было их оставлять…

Избегая встречаться с ним взглядом, я перебиваю:

– Слушай, мне тоже слышится.

– Что?

Он поворачивает голову, и в тишине мы оба отчетливо слышим звук льющейся воды.

– О нет!

Он бежит в ванную, вода уже сочится из-под двери, растекаясь по плюшевому ковру в прихожей.

– Мне пора! – сообщаю я.

– Принеси полотенца! – кричит Джозеф из ванной. Я притворяюсь, что не слышу.

Вытаскиваю чемодан из тайника и несусь вниз по черной лестнице, которая предательски скрипит. Ключи висят на крючке у двери, я хватаю их трясущимися руками и с наигранным спокойствием иду к машине, кивая людям, спешащим мимо на пляж, и пряча чемодан за пышной юбкой. Не хочу провоцировать вопросы, разговоры, находить поводы тянуть время, поворачивать назад… Не сейчас, когда я близко к цели.

Наружу вырывается призрачный голос матери, хотя я и пытаюсь засунуть его куда поглубже и похоронить там на веки вечные: «Я сделала такую ошибку, и результат налицо. Ты вечно была недовольна, тебе вечно чего-то не хватало». Ее слова проносятся у меня в голове, когда я рывком открываю дверцу своего универсала, забрасываю чемодан и втискиваюсь внутрь.

Затем возникает образ Джозефа. Его слова звучат во мне тоже, смешиваясь с мамиными, увлекая меня под воду, где вода давит в уши и звук исчезает. «Я хочу ребенка. Хочу вернуться домой. Ты будешь там счастлива, мы вместе там будем счастливы».

И что? Мне почти тридцать лет, у меня двое детей, муж и мать, которая живет по соседству, и моя жизнь совсем не такая, как мечталось, между желаемым и действительным – пропасть. Вспоминаю себя шестнадцатилетней, до детей, замужества и войны. По спине разметались мокрые после заплыва волосы, кожу стянуло от солнца, бегу по лугу, прыгаю с причала, плещусь в волнах, записываю свои самые смелые желания с уверенностью, что они исполнятся… Той Эвелин хватило бы одного взгляда на мою нынешнюю жизнь, чтобы уплыть на край океана и никогда не возвращаться.

Дрожащими руками вставляю ключ в замок зажигания, в попытке успокоиться хватаюсь за руль. Выехав на подъездную дорожку, резко ускоряюсь, взвизгивают шины, и чемодан падает с заднего сиденья на пол. Приближаюсь к Сэндстоун-лейн и новому указателю с надписью «Гостиница «Устричная раковина»», который повесили взамен сорванного с цепочки ураганом много лет назад. Ураган бушует по сей день, уже в нашей новой жизни. Гостиница стоит, а Джозефа унесло штормом, я больше не вижу своего мужа, его у меня украли. Он просыпается до восхода солнца и возится по хозяйству, устраняя следы урагана: меняет треснувшую и протекающую черепицу, вычищает плесень в сарае. И, конечно, обихаживает постояльцев, движимый чувством вины за то, что его родители так и не увидели возрождения гостиницы. Он допоздна не ложится спать. Уже дети уснули, уже я забралась в постель, давая отдых ноющему натруженному телу, а он все сидит, разбирая отсыревшие книги.

Это уже не тот Джозеф, который учил меня пускать блинчики по воде или запускал пальцы мне в кудри, когда мы лежали на пирсе, выискивая фигуры в облаках. Он превратился в перемещающуюся по дому тень: где-то звякают ключи, мелькает в дверях край одежды. А на мне дети, мне надо пропылесосить, разложить постельное белье, наделать бутербродов. Меня дергают за платье, теребят за волосы, мне срыгивают на блузку. Я живу в доме, который кажется чужим, запертая в городе, из которого отчаянно хотела сбежать.

«Уплыть на край океана и никогда не возвращаться…»

Маршрут я выбираю, не задумываясь. Выезжаю на шоссе, еду, соблюдая дистанцию между собой и совестью, которая потащилась следом и набирает скорость. В кармане у меня письмо от Бостонского симфонического оркестра: «Уважаемая миссис Майерс, спасибо вам за интерес, проявленный к нашему оркестру. Нам срочно нужен гастролирующий пианист, и десятого мая у нас проводится прослушивание…» Утро проходит в дороге, за окном миля за милей трава и деревья, мимо, обгоняя меня, цветными пятнами проносятся другие машины.

Чтобы заглушить тишину, включаю радио. Там, подыгрывая себе на пианино, поет Нат Кинг Коул. Я сразу выключаю. Джозеф купил мне пианино после рождения Джейн. Хотел порадовать. Дом, пианино, дети. Когда Джейн была маленькой, я усаживала ее себе на колени, прижимала одной рукой и играла Баха, Моцарта, Шопена. Музыка помогала мне чувствовать себя частью мира, оставленного позади. А потом я снова забеременела, у меня заболела спина, распухли лодыжки, я не могла придвинуться поближе к клавиатуре, а Джейн уже не сидела спокойно на месте, да и дом был полон шума и разговоров – вроде не тишина, но и не музыка, и звуки так давили на уши, что приходилось распахивать окна, чтобы выпустить их наружу.

Когда Джейн и Томас открыли для себя пианино, к шуму добавилось шлепанье ладоней по клавишам, какофония неправильных нот. У меня от этого болела голова, да и гости были не в восторге, поэтому я прикрыла клавиатуру – пусть дети подзабудут о том, что скрывается под деревянной крышкой, о балагане, который они устраивали своими маленькими ручками. Она была прикрыта так долго, что я и забыла: своими-то руками я могу заставить звучать настоящую музыку, прекрасную и целительную.

Едва различая указатели и перестраиваясь по наитию, я доезжаю до Бостона, до симфонического оркестра, до жизни, которой я жила раньше.

Проходя мимо Бостонской консерватории, я чувствую прилив радости, взбудораженная воспоминаниями о первых частных уроках. Если бы я подала заявление, если бы меня приняли, если бы я не уехала, это здание стало бы родным. Переступи я тогда этот порог, все сложилось бы по-другому. Теперь у меня появился второй шанс начать все сначала, море возможностей снова у моих ног. Иду дальше, мимо музыкального колледжа Беркли, вокруг студенты с инструментами в футлярах. В Бостоне полно музыкантов, такие стремления, как у меня, здесь приветствуются, и ими никого не удивишь. Ощущаю себя неправдоподобно легкой, ничем не обремененной, никто за меня не цепляется, не тянет руки, не требует моего внимания, тело свободно двигается под теплым майским солнцем. По