Дни, когда мы так сильно друг друга любили - Эми Нефф
С чего начать? Я в минутах ходьбы от Концертного зала, до прослушивания несколько часов. Я и так уже достаточно долго остаюсь незамеченной, ни за кого не отвечаю, иду куда хочу, а тут еще столько свободного времени! Выпью чаю. В одиночестве посижу в кафе и выпью чаю – вот что я сейчас сделаю. Просто голова идет кругом от того, что можно позволить себе столь легкомысленные поступки. Я заказываю чай латте – это так элегантно, по-европейски, такая невиданная роскошь – и провожу утро в вымощенном брусчаткой патио. Когда поднимается ветерок, я греюсь о чашку, уютно устроившуюся у меня в ладонях, пью из-под взбитой молочной пенки горячую жидкость, обжигая язык. Наблюдаю за женщинами моего возраста и теми, кто младше или старше, идущими в одиночку, с колясками, в стайках с другими женщинами или под ручку с мужчинами. Смотрю, как они передвигаются в потоке, лавируют между проезжающими машинами, переходят улицу, и размышляю о том, кто они такие и куда направляются. Приятно думать, что меня принимают за местную, будто я просто шла по делам и по пути заглянула в любимое кафе за привычным напитком.
Пятнадцать лет назад я приехала сюда впервые. Как давно это было. На Южном вокзале меня встретила Мэйлин, которая выделялась своими темно-синими брюками с высокой талией из толпы дам в цветастых платьях. А еще у нее были губы цвета фуксии и темные очки в черепаховой оправе, которые при виде меня она подняла на лоб. «Ну надо же! Тебя сложно не заметить!»
На мне был джинсовый полукомбинезон, который мать терпеть не могла. Мэйлин оглядела меня с головы до ног, взяла под руку и сказала: «Мы с тобой точно поладим».
Вот бы зайти к ней сейчас, вновь обрести убежище во второй спальне, которая служила ей кабинетом. Мэйлин отдала мне эту светлую комнату, полную книг и экзотических растений со свисающими из глиняных горшков тонкими лианами, и даже специально для меня купила двуспальную кровать, расположив ее у окна. Вот бы снова стать еще не сделавшей свой выбор пятнадцатилетней девочкой, которая после обеда валялась на турецком коврике, болтала с Мэйлин, теребя пушистую бахрому и рассматривая узоры из красных нитей, пока они не сливались перед глазами, точно так же, как слово, повторенное много раз, сливается в набор бессмысленных звуков.
Мэйлин расстроится, если узнает, что я была так близко и не зашла. Но мне нечего ей сказать, нечего объяснить. Чемодан заперт в машине, я настраиваюсь не только на сегодняшний день, но и на то, что дни могут перерасти в недели и месяцы, на то, что после вечерних выступлений с оркестром я буду так же, как сейчас, гулять, потягивать напиток и наблюдать за людьми. И тут вдруг я чувствую угрызения совести. Всплывают вопросы, которые я раньше себе не задавала, ответы, над которыми не задумывалась, ведь до сих пор они ничего не значили, никому не причиняли вреда.
Мне становится холодно в тени полосатого навеса с надписью «Французская кондитерская «Лола», чай допит, остался лишь горький осадок на дне, адреналин в крови иссякает, желание сесть за руль уступило место желанию прогуляться. Хочу проверить, сколько я смогу пройти, пока не начнут гореть ноги. Расплачиваюсь по счету и начинаю кружить по Ньюбери-стрит, сновать по переулкам, исследую Бойлстон-стрит, пока не добираюсь до Копли-сквер. Сами собой вспыхивают воспоминания о встречах с Джозефом. Как мы поедали сэндвичи на обед. Как он ждал меня тогда, в первый раз, с чемоданом в руке. Теперь даже Бостон больше не мой, а наш общий. Я иду дальше, отчаянно желая найти в этом городе место, которое принадлежит только мне. Прохожу мимо Арлингтонской церкви, где мы сказали друг другу «да». Где мы дали друг другу обещания, которые не отпускают меня и сейчас, когда я отворачиваюсь от церкви, спасаясь от пронизывающего ветра.
Я добираюсь до Паблик-гарден, огибаю окруженный клумбами тюльпанов пруд, в котором лениво плавают гуси. Перейдя пешеходный мост, забитый влюбленными парочками и туристами, я иду по зеленой траве парка Бостон-коммон по направлению к Чарльз-стрит. Эта улица, расположенная на Бикон-хилл, – одно из моих любимых местечек. Вымощенный кирпичом тротуар, вдоль которого выстроились магазины и рестораны, тянется до реки Чарльз, с ее парусниками, покачивающимися на ветру. Здесь я чувствую дух моря. Мэйлин привела меня сюда в мое первое в Бостоне Рождество, когда я затосковала по дому, по знакомым вещам. По маминым имбирным пряникам, по играм в снежки с Томми и Джозефом по дороге в школу, по дыму сигар, которым себя окутывал отец после ужина. Заметив, что я загрустила, Мэйлин на трамвае довезла меня до Парк-стрит, и, потягивая сладкое какао, мы отправились гулять при свете мерцающих в витринах гирлянд и фонарей на украшенных еловыми венками и мишурой столбах. Она купила мне томик «Джейн Эйр» в книжном магазине с пыльными торшерами и огромными креслами, и мы продолжили гулянье, пиная маленькие кусочки льда и разглядывая витрины, пока у нас не онемели пальцы на ногах и я не перестала скучать по дому.
Того магазина уже нет, на его месте находится бутик одежды. Улица тихая, большинство людей работают в будний день; я неторопливо, любуясь по пути манекенами и изучая меню, добираюсь до реки. Вижу лодочный сарай, вижу амфитеатр на другом берегу со сценой для бесплатных летних концертов. Я на них так и не побывала, потому что в конце каждого учебного года возвращалась в Стони-Брук, а почему мы с Джозефом туда не ходили – я даже не знаю. Просто не помню, как мы проводили время, воспоминания стерлись от горя. Мы жили вполсилы, и теперь я это воспринимаю как еще одну потерю. Джозеф физически находился рядом со мной, но его тянула к себе гостиница – складывалось впечатление, что у него под окном всегда стоит наготове машина с незаглушенным двигателем и он только и ждет момента, чтобы сорваться.
Я тоже чувствовала, что заброшенный дом зовет меня обратно, даже когда сама себя пыталась убедить в том, что все в прошлом. Сейчас, стоя на причале, я словно переношусь в «Устричную раковину» из моих воспоминаний. Из кухни доносилось бряканье сковородок, мы бегали туда-сюда, макая по пути палец в свежее варенье или хватая ломтик сыра, а за нами вдогонку через дверь плыл аромат муки и дрожжей. Миссис Майерс смеялась и
