Я. Тебя. Сломаю - Ольга Дашкова

– Ты слишком много говоришь, Элиф. Думаешь, твой язык спасет тебя? Он только сильнее защелкивает замки твоей клетке.

Девушка наконец поворачивается, ее голубые глаза – как ледяные озера – впиваются в мои, в них вызов, ярость, но и что-то еще, что она пытается скрыть.

Страх? Нет, не страх.

Что-то глубже, темнее, что манит меня, как пропасть. Хочу узнать, что это. Хочу разобрать ее по кусочкам, понять, что движет ею, что заставляет ее бросать мне вызов, когда другие давно бы опустили глаза.

– Клетка? – она усмехается, алые губы искривились в дерзкой улыбке, которая бьет по мне, как хлыст. – Это не клетка, Амир. Это война. И ты не победишь, если думаешь, что можешь купить меня или запугать.

От ее слов во мне закипает что-то горячее, неконтролируемое, как лава, рвущаяся из глубин. Она слишком близко, дыхание касается кожи, и я не выдерживаю. Хватаю ее за плечи, разворачивая к себе, впиваясь пальцами в кожу. Глаза вспыхивают огнем, но она не отстраняется, не кричит, лишь смотрит на меня, как будто говорит: «Попробуй».

И я пробую.

Целую, жадно, яростно, впиваясь в губы, как будто могу забрать ее волю и огонь. Губы сладкие, с горчинкой помады, вкус бьет в голову, как вино, и я теряю контроль.

Руки скользят по плечам, по тонким бретелькам платья, хочу сорвать его, почувствовать ее кожу, хочу, чтобы она задохнулась под моим напором, признала, что не может сопротивляться.

Элиф отвечает – не покорно, не мягко, а с той же яростью, с той же сталью, что в ее словах. Ее горячее дыхание обжигает меня. Я голоден, голоднее, чем был до этого, как зверь, почуявший кровь.

Хочу больше, хочу все. Ее тело. Ее волю. Ее душу.

Но она кусается – резко, как змея, боль пронзает, вкус крови бьет по рецепторам. Отстраняюсь, но не отпускаю, мои пальцы все еще сжимают плечи. И тут ее рука взлетает, и звонкая пощечина обжигает щеку, как удар кнута.

Замираю, чувствуя, как кровь стучит в висках, как гнев и желание смешиваются в груди, образуя что-то темное и опасное. Глаза девушки горят, щеки пылают, дыхание тяжелое, но она не отводит взгляд.

Она не сломлена. Она не боится.

– Ты не научишься, да? Думаешь, можешь взять меня силой? Я не твоя, Амир. И никогда не буду.

Улыбаюсь, хотя щека горит, а кровь все еще жжет губы. Она думает, что может меня остановить? Глупая.

– Никогда! Никогда так больше не делай, Элиф, – говорю медленно, смакуя каждое слово. – Потому что мне не понадобится рука, чтобы взять тебя. Я могу сделать это прямо здесь, среди этих цветов, и никто – никто – не посмеет сказать слова. Этот город, этот дом, этот сад – мои. И ты тоже.

Дыхание девушки сбивается, грудь вздымается быстрее. Она не отвечает, но ее молчание – не слабость, а затишье перед бурей. Отпускаю, отступаю на шаг, чувствуя, как тело протестует, требуя продолжить, требуя взять ее прямо здесь, на этой траве, под этим солнцем.

Но я не тороплюсь. И все равно я выиграю.

Ухожу, ее взгляд жжет мне спину, как раскаленное железо, но я не даю ей этой слабости. Пусть думает, что победила в этой схватке.

Пусть. Это лишь отсрочка. Я получу ее всю. И когда она сдастся, это будет моя самая сладкая победа.

Она – моя. И она это поймет. Скоро.

Глава 16

Горячая вода струится по коже, обжигая, как раскаленный песок пустыни. Пар клубится, заволакивая все пространство вокруг, но следы Амира не исчезают.

Его пальцы, сжимающие плечи, его губы, прижавшиеся к моим с дикой, властной силой, его взгляд, острый, как клинок. Все это врезалось в память, въелось в нервы, словно яд, который не вытравить.

Мочалка скользит по рукам, груди, спине, оставляя красные полосы, но его присутствие остается. Жар, который он разжег, горит под кожей, как клеймо. Тру сильнее, до боли, до дрожи, пытаясь стереть его прикосновения, но они цепляются, как тени, как нечто темное, что может меня разрушить.

Слезы текут, непрошеные, смешиваясь с водой, я ненавижу их. Нет, не за слабость, а за ярость, которую они выдают. Тело предало, отозвавшись на поцелуй снова.

На этот проклятый огонь, который вспыхнул в венах, когда его губы коснулись моих. Это было чужое, неправильное чувство, словно кто-то другой завладел моим телом на краткий миг.

В Москве у меня были свидания – робкие, под фонарями Тверской, с легкими поцелуями, которые казались невинной игрой. Там, под холодным небом, все было проще, чище, как первый снег.

Но Амир – не игра. Он – тьма, которая пожирает все, что я считала своим. Его поцелуй – не нежность, а требование. Они вызов. И мое ело, к моему ужасу, услышало его.

Мать учила, что женщина – не добыча, а сила, способная переписывать судьбы. Ее мягкий голос, все еще звучит в памяти: «Элиф, твое тело – твой храм, твой выбор – твоя власть. И только тебе решать кого ты в него пустишь. Но учти, храм не приносят в жертву».

Она сидела за кухонным столом в нашей московской квартире, ее светлые волосы падали на плечи, а глаза, серые, как зимнее небо, смотрели с теплом, но уверенно. Она была русской, с душой, полной огня, несмотря на хрупкость тела, которое медленно угасало.

Ее звали Анна, и она была моим светом. Когда мне было шестнадцать, она начала слабеть – сначала незаметно, потом все очевиднее. Усталость в ее движениях, бледность, которая не сходила с лица, кашель, который становился все глубже.

Врачи говорили о раке легких, о метастазах, о времени, которого осталось слишком мало. Я помню, как сидела у ее кровати в больнице, держа ее руку, такую тонкую, что казалось, она растает в моей ладони.

Но мама улыбалась, несмотря на боль, и шептала: «Не бойся, девочка моя. Живи так, чтобы твоя душа никогда не плакала».

Ее уход был тихим, но разорвал меня на части. Мне тогда только исполнилось семнадцать, она умерла в холодный мартовский день, когда снег за окном падал медленно, как будто провожая ее.

Я стояла у ее кровати, сжимая ее руку, уже холодную, и обещала себе, что не позволю болезни отнимать других. Тогда я решила стать врачом – не из романтики, а из яростного желания бороться со смертью, которая украла у меня маму.

Медицина стала моим способом держать