Кляпа. Полная версия - Алексей Небоходов
Кляпа, развалившись где—то в мозгу Вали с видом заядлого болельщика, не удержалась и захохотала: "Ох, Валюша, вот это корпоративная премия – в натуральном выражении! Смотри, как бухгалтерия принимает годовой отчёт: на лицо все плюсы, на балансе одни выгоды! Ещё бы резолюцию на лоб поставить – "Оплачено натурой" – и премию в размере трёх стонов выдать за переработку!"
Славик, пыхтя и сотрясаясь от напряжения, чувствовал, как его разум тает в этой вязкой липкой воне абсурда. Каждое его движение казалось борьбой с невидимыми стенами. Он не знал, где заканчивается он сам и начинается этот кошмарный треугольник из мяса, пота и жалобного скрипа.
Валя лежала под всем этим, распятая между холодом столешницы, тяжестью Славика сверху и липким весом Люси на лице. В груди её пустота стучала тяжёлым колоколом, каждое новое движение отдавалось глухим эхом где—то в голове. Она больше не чувствовала своего тела – только серое, глухое унижение, липкое, безысходное.
И в этом перекошенном, жалком движении трёх тел, в сшибке потных ладоней, вспотевших спин и натужных вдохов, рождалась не страсть, не желание, не связь – только чавкающая, шуршащая смесь отчаяния и комедии.
Кляпа, довольная как никогда, не выдержала и зафыркала от восторга: "Ох, Валюша, ну вы дали! Такую корпоративную синергию устроили, что хоть учебники переписывай! Сплочение коллектива через пот и унижение – вот она, настоящая командная работа! Ещё бы фотку сделать для годового отчёта: "Качество обслуживания сотрудников – сто сорок шесть процентов, подтверждено личным участием!".
Их стоны – сдавленные, ломкие, натужные – наполнили подсобку, будто заиграл фальшивый оркестр, которому велели срочно исполнить гимн позора. Славик стонал высоким, сиплым голосом, Валя – глухо и отрывисто, будто выдыхая вместе со стоном остатки своей воли. Люся же издавала самодовольные звуки, сытые и тяжёлые, как довольное бурчание огромной, ленивой кошки на тёплом диване.
И в этом финальном хоре безумия, на задворках заплесневевшего офиса, рождавшего только отчёты и унижения, стояла истина: офисное братство достигло своей самой отвратительной, самой абсурдной, самой честной формы.
Втроём в тесной душной подсобке, среди скрипов стеллажей, сопения и липких вздохов, любовные акты окончательно утратили последние остатки логики и здравого смысла. Всё слилось в единый кашеобразный ураган из телесных толчков, тяжёлого дыхания и шороха натянутого на грани приличия пространства.
Славик, пыхтя как перегретая печка, судорожно пытался сохранить ритм, хотя скорее напоминал охваченного паникой медвежонка, мечущегося в клетке. Валя, лежа под всем этим сумбуром, ощущала себя несчастной табуреткой в переполнённой раздевалке: на неё давили сверху, тёрли сбоку, шлёпали по всем возможным поверхностям.
А Люся – о, Люся! – сидела верхом с таким триумфальным видом, словно выигрывала чемпионат мира по вальяжной пошлости. Её тело покачивалось лениво, уверенно, словно вальсировала на представлении, которое шло только для неё одной.
В какой—то момент, увлечённая страстным выпадом, Люся дернулась в сторону, зацепила бедром ближайший стеллаж с коробками. Дребезжащий металлический монстр, долго державшийся на честном слове, угрожающе накренился, издал длинный предсмертный скрип и, не выдержав накала страстей, рухнул.
С грохотом и завыванием полка обрушилась на троицу, обдав их ливнем тяжёлых пачек бумаг, папок, потрёпанных архивных дел и канцелярских принадлежностей: скрепок, степлеров, дыроколов и затупившихся ножниц.
Кто—то вскрикнул, кто—то ойкнул, кто—то хрипло застонал под слоем свалившихся бумаг, пытаясь понять, где верх, где низ, где чьё колено и чей локоть.
Кляпа, устроившаяся где—то в глубинах Валиных мыслей с попкорном и трубочкой колы, восторженно зааплодировала:
– Эх, какая эпическая оргия бухгалтерского баланса и офисного планктона! Всё по форме: страсть, накладные расходы и непредвиденные списания по статье «форс—мажор»!
Валя, задыхаясь под обломками разбитого офисного величия, судорожно отползла в сторону, соскребая с себя исписанные листы, скрепки и куски расползшихся папок. Одной рукой она поймала свои красные кружевные трусики, чудом уцелевшие среди хаоса, и торопливо натянула их на дрожащие ноги.
Платье кое—как пригладила, выдернув из складок торчащие бумажки с заголовками вроде «Акт сверки взаиморасчётов». Волосы пригладила пятернёй, размазывая по щеке что—то напоминающее след от штампа «Копия верна».
Не оглядываясь, не раздумывая, с сердцем, колотящимся где—то в районе горла, Валя выскочила из подсобки так, словно за ней гнался весь ревизионный отдел корпорации в полном составе.
Подсобка осталась за её спиной – полная треска, шороха, стона и рухнувших мечт о приличном офисном дне.
Подсобка, ещё недавно превратившаяся в эпицентр бухгалтерского апокалипсиса, не успела остыть, как на шум сбежался весь офис. Кто в галстуке, кто в мятых кофтах, кто с ручкой наперевес, словно идёт в бой – и все с такими лицами, будто их пригласили на открытие мавзолея корпоративного позора. Толпа сжалась в дверном проёме, давя друг друга локтями и переглядываясь, как туристы на экскурсии по развалинам стыда, где экскурсоводом был сам случай.
Кто—то прыснул в ладонь, кто—то сделал вид, что потерял контактную линзу от ужаса происходящего, а кто—то, не выдержав, хихикнул вслух, за что тут же получил подзатыльник от соседа. Ощущение полного фарса витало в воздухе, как запах прокисшего кофе на кухне в понедельник утром. А я, глядя на всё это, еле сдерживала смех: ну не развесить ли тут табличку "Здесь рождается новый стандарт офисного веселья"?
Во главе процессии, величественный, надутый, словно в нём поселился весь мировой запас негодования, стоял сам Сергей Валентинович – начальник, чьё брюхо теперь грозно подрагивало под безукоризненным серым костюмом, словно пытаясь вырваться наружу и объявить независимость. Шея натянулась, лицо залилось краской столь выразительной, что любой маляр бы позавидовал. Он выглядел так, будто собирался не просто уволить кого—то, а снести здание офиса целиком вместе с фундаментом.
Шеф окинул происходящее ледяным взглядом, тяжёлым, как пресс из бухгалтерской книги за три года, за который в бухгалтерии обычно списывали до шести процентов премий и целую пачку нервных клеток. Даже воздух в подсобке в этот момент напрягся так, что если бы кто—то кашлянул, упал бы ещё один стеллаж.
А было на что посмотреть: посреди обрушенных коробок, среди разбросанных ведомостей, степлеров и папок с годовыми отчётами сидели полуголые Люся и Славик. Вид их был настолько потрясающим, что казалось, сама Вселенная закатила глаза. Славик выглядел так, будто его только что выловили из болота постыдных поступков: глаза бешено бегали, волосы стояли дыбом, словно он только что пережил встречу третьего сорта с электрошокером, а галстук сиротливо болтался на шее, мечтая тайком удушить хозяина, чтобы избавить его от дальнейших страданий.
Люся, напротив, сидела с видом начальника, подписывающего приказ о
