Кляпа. Полная версия - Алексей Небоходов

Ошарашенные Валя и Славик смотрели на неё, не моргая, как участники школьного утренника, внезапно оказавшиеся в порнографической версии «Щелкунчика». Молчание было настолько густым, что, казалось, его можно было порезать ножом и продать в бухгалтерию как новый вид офисного расходника.

Люся, посидев пару секунд в своём вызывающем положении, подняла глаза и, лениво вытянув шею вперёд, произнесла голосом инспектора, который застал нарушителя с поличным:

– Кого ждём? Давай, мальчик, работай!

Голос её прозвучал так бесцеремонно и буднично, что Валя на секунду подумала, не забыла ли Люся поставить где—то рядом кассовый аппарат. Славик застыл, словно его ударило током. Лицо его пошло пятнами: смесь ужаса, стыда и бессильной покорности была на нём написана так ярко, что даже ободранная стена за его спиной выглядела живее.

Он беспомощно перевёл взгляд на Валю, словно моля о спасении, но та, тяжело вздохнув, поняла, что выбора нет.

– Славик, – прошептала она, наклоняясь к его уху, так что тот вздрогнул всем телом, – сделай это ради меня. Иначе она нас с тобой заложит. А я… – Валя сделала паузу, собираясь с остатками уцелевшей наглости, – я потом такую ночь приключений тебе устрою, что ты забудешь, как тебя зовут.

Славик, видимо, не слишком верил в своё будущее, но в глазах у него мелькнул слабый отблеск безнадёжной надежды, как у человека, согласившегося на игру с шулером за последний рубль.

Валя, не давая ему времени на раздумья, взяла его за руку, словно ведомого на экзамен ученика, подвела к столу, где Люся, распластавшись и сияя внутренним торжеством, ждала их, покачивая ногой в воздухе.

Славик шёл, как приговорённый, плечи его ссутулились, дыхание стало хриплым и прерывистым. На последних шагах он словно прирос к полу, но Валя, собрав всю свою решимость, подтолкнула его, ободряюще шепча что—то неразборчивое.

Она аккуратно взяла его дрожащие пальцы, направляя их, как опытный инструктор по вождению направляет руки нерадивого ученика на руле.

Её движения были осторожными, решительными, полными странной мягкости, как будто она вела не мужчину, а большого, испуганного ребёнка через бурю.

Валя, держа Славика за запястье, ловким, точным жестом подвела его к Люсе и, почти незаметно для себя, помогла ему войти в неё – быстро, деловито, как человек, выполняющий неприятную, но необходимую задачу.

Люся издала какой—то странный, вибрирующий звук – смесь довольного вздоха и вальяжного мурлыканья, словно старый, ожиревший кот, наконец добравшийся до хозяйского кресла.

В подсобке снова повисло густое, напряжённое молчание, в котором отчётливо слышалось только тяжёлое дыхание всех троих и едва уловимый скрип ножек стола, медленно впивающихся в кафельный пол.

Славик, введённый в Люсю почти как штурман, не осознал в первый момент всей катастрофической необратимости происходящего. Он замер, не решаясь ни дышать, ни двигаться, словно оказался внутри какого—то чужого сценария, написанного для гораздо более отчаянных актёров. Его ладони, сжавшиеся на бёдрах Люси, дрожали так, будто он пытался удержать в руках сразу и стыд, и ужас, и какое—то странное восторженное отчаяние.

Дыхание у него сбилось, превратилось в тяжёлое, короткое сипение, будто в подсобке неожиданно понизили давление воздуха. Каждое движение казалось ему абсурдным и неуклюжим, словно он старался балансировать на тонкой доске посреди шторма. Его тело, ещё недавно трясущееся от страха, постепенно поддавалось странному, жаркому ритму, который навязывала ему сама ситуация, тяжелая, безумная, комичная до невозможности.

Он вошёл в неё полностью, окончательно, и эта простая, казалось бы, констатация факта взорвала в его голове целый каскад неловких, испуганных, в то же время абсурдно торжественных мыслей. Он чувствовал, как Люся принимает его с неожиданной лёгкостью, с таким недвусмысленным гостеприимством, что у него подкосились колени. Его разум тщетно пытался упорядочить происходящее, найти хоть какую—то моральную опору, но каждое новое движение, каждая вспышка влажного тепла напрочь выбивали его из остатков привычного мира.

Где—то в голове, среди хаоса и приливов безнадёжного восторга, раздался протяжный, довольный голос Кляпы: "Ого, Валюша, гляди, как твой зайчик попал в бухгалтерский переплёт! Теперь его там так прошьют, что каждую ведомость будет подписывать, дрожа коленками! Ах, какой документооборот пошёл! Осталось только печать на лбу поставить – "Согласовано с Люсей!".

Люся, напротив, выглядела так, будто наконец дождалась заслуженного бонуса за все свои переработки. Её лицо расплылось в странной полуулыбке, словно она одновременно наслаждалась процессом и внутренне подсчитывала, сколько премий можно было бы получить за подобный энтузиазм. Её дыхание стало низким, тягучим, с лёгким посвистом на выдохе, придавая всему происходящему ещё более абсурдный оттенок. Она двигалась спокойно, даже лениво, как человек, нашедший наконец идеальное положение в старом кресле, о котором давно мечтал.

Её тело принимало каждое неловкое, судорожное движение Славика с безусловной готовностью, почти снисходительной теплотой. В её лёгких покачиваниях было что—то от степенной уверенности зрелой женщины, знающей, что даже в самом смешном спектакле главное – продолжать играть до конца с полной самоотдачей. Она будто бы взяла на себя роль капитана этого абсурдного корабля, тихо покачиваясь на волнах офисного позора.

И именно в этот момент Кляпа, не выдержав, разразилась в голове Вали самодовольным фырканьем: "Ну, Валюша, гляди – наш зайчик теперь прошёл налоговую проверку на все сто процентов! Ему там сейчас такой акт сверки устроят, что до пенсии будет писать объяснительные дрожащей рукой! Ох, как шикарно шлёпает их бюджетный баланс, аж таблицы по дебету—прибыли в экстазе шуршат!".

Славик, всё ещё не веря в происходящее, судорожно сглатывал воздух, чувствуя, как мир вокруг сужается до хрипа их дыхания, до липкого тепла переплетённых тел, до скрипов натруженных стеллажей, которые тихо поскрипывали при каждом их слаженном, хоть и жалко—кривом движении.

Подсобка казалась огромной, как старый театр без зрителей, где остались только актёры, которые уже сами не помнили, зачем и для кого играют.

Движения были отрывистыми, ломанными, будто оба только что вспомнили о существовании собственных тел и пытались понять, как ими правильно пользоваться. И в этом шатком, нескладном, странном единении, полном сбившихся ритмов, прерывистого дыхания и невольных вздохов, рождалась нелепая, шуршащая жизнь.

Люся тихонько постанывала, больше из самодовольства, чем от страсти, будто каждый вздох был очередной галочкой в её внутреннем отчётном листе. Славик, вцепившись в край стола так, что костяшки побелели, шептал бессвязные извинения в пространство, словно пытался перед кем—то оправдаться за своё существование.

Кляпа, захлёбываясь в восторженных смешках, вставила ядовитый комментарий: "Ой, Валюша, да это же не бухгалтерия, а целый аудит тела