Аптекарский огород попаданки - Ри Даль

Ставрогин добавил, стараясь говорить спокойно:

— А я — Арсений Фомич, мои владения и связи известны. Княжна не имеет права здесь находиться без разрешения отца. Это нарушение закона!

Скобелев посмотрел на меня, и я почувствовала, как его взгляд проникает в самую душу. Затем он повернулся к ним.

— Господа, — сказал он, — вы находитесь в военном лагере, под моим командованием. Здесь ваши светские законы не имеют силы. Здесь есть лишь один закон — закон военного времени. Так что не смейте мне угрожать своими жалобами. И я требую, чтобы именно вы немедленно покинули лагерь. Сейчас же.

Ставрогин побагровел, его кулаки сжались.

— Вы не понимаете, с кем говорите! — сказал он, теряя самообладание. — Я обращусь к вышестоящим! Это не останется без последствий!

Скобелев не моргнул.

— Обращайтесь, — сказал он. — Но сейчас — вон. Или я прикажу казакам вас вывести.

Отец открыл было рот, но Скобелев поднял руку, обрывая его.

— Я сказал — вон, — повторил он, и в его голосе была такая сила, что даже отец отступил.

Ставрогин бросил на меня взгляд, полный злобы, но промолчал. Отец посмотрел на меня, и в его глазах была боль, смешанная с гневом. Он хотел что-то сказать, но лишь покачал головой и повернулся к выходу. Они ушли, сопровождаемые двумя казаками, которых Скобелев подозвал жестом.

Я стояла, не в силах пошевелиться, чувствуя, как дрожат руки. Сёстры окружили меня, Прасковья положила руку мне на плечо, Мария что-то шептала, но я не слышала. Я смотрела, как фигуры отца и Ставрогина исчезают в дымке лагеря, и понимала: это победа. Но победа временная.

Сестра Анна повернулась ко мне, её лицо смягчилось.

— Ты молодец, Александра, — сказала она. — Не смей давать себя в обиду. А сейчас давай поговорим. Отдельно, — подчеркнула сестра.

Глава 85.

Я шагнула за сестрой Анной в тесную палатку, и полог за мной тяжело опустился, отрезая шум лагеря. Внутри пахло сыростью, карболкой и дымом от костров, что пробивался сквозь швы полотна. Свет масляной лампы дрожал на стенах, бросая тени на шаткий столик с бинтами и одинокий табурет.

Анна кивнула на свёрнутый плащ в углу, и я, не споря, опустилась на него. Сердце всё ещё колотилось после стычки с папенькой и Ставрогиным, и слова генерала Скобелева, прогнавшего их, звенели в ушах, как далёкий колокол.

— Задёрни полог покрепче, — сказала Анна, и голос её, низкий и твёрдый, не терпел возражений.

Я повиновалась, пальцы дрожали, пока я затягивала верёвку. Вернувшись, я застыла под её взглядом — суровым, но в то же время понимающим. В глазах Анны, тёмных, как осенняя ночь, мелькало что-то тёплое, почти материнское. Она молчала, и это молчание давило, будто каменная плита.

— Ну, — заговорила она наконец, скрестив руки на груди, — правда ли то, что твердили эти господа? Ты и впрямь княжна?

Я сглотнула, чувствуя, как горло сжимается. Лгать Анне было бы глупо — она видела меня насквозь, как видела всех сестёр, с которыми мы делили эту тяжкую ношу. Я кивнула, медленно, словно каждое движение отнимало силы.

— Правда, — выдохнула устало. — Всё правда. Папенька… князь Иван Ипатиевич Демидов. Он хочет выдать меня за Ставрогина. Но я сбежала. Я не хочу той жизни. Хочу быть здесь, сестра. Хочу помогать, врачевать, быть полезной.

Анна прищурилась, её лицо осталось неподвижным, но в глазах мелькнуло уважение, смешанное с тревогой. Она шагнула к табурету, села, и дерево скрипнуло под её весом.

— Полезной, говоришь, — повторила она, и в голосе её был лёгкий упрёк. — А чего хочешь ты, Александра? Не для раненых, не для Бога, не для других. А для себя. Чего жаждет твоё сердце?

Вопрос ударил, как гром. Я замерла, чувствуя, как мысли кружатся, словно листья в бурю.

Чего хочу я? Для себя?..

Я так долго бежала — от папеньки, от Ставрогина, от замужества, что едва помнила, каково это: желать чего-то для себя. Но под взглядом Анны, твёрдым и проницательным, ответ всплыл сам собой, как ключ из глубины.

— Хочу остаться, — сказала я, и голос мой окреп. — А ещё… Хочу найти того, кто дал мне надежду, — пальцы письма с алой печатью. — И… хочу найти брата. Я думала, он погиб, но теперь… теперь я знаю, что он, быть может, жив.

Анна вскинула брови, но не перебила. Она ждала, и я, набрав воздуха, рассказала ей всё: о Николаше, о его любви к рисованию, о войне в Туркестане, о разговоре с поручиком Воронцовым, о гербе со стрелой и саблей, что, возможно, создал мой брат. Слова лились сбивчиво, путались, но Анна слушала, не отводя глаз.

— Самарканд, значит, — сказала она, когда я умолкла, переводя дыхание. — Ты хочешь ехать туда? Искать его?

Я кивнула, чувствуя, как решимость растёт, словно горячая волна.

— Да. Если он жив, если есть хоть малейший шанс… Я должна. Если я верну Николашу, папенька, быть может, перестанет… — я запнулась, подбирая слова, — перестанет видеть во мне лишь невесту для Ставрогина. А если нет… я всё равно хочу знать. Я люблю его, сестра Анна. Он мой брат. Верю, Бог спас его. Хоть и не знаю, как его найти.

Анна молчала, глядя в пол, пальцы её теребили край рукава. Наконец она подняла взгляд, и в нём читалась суровая решимость.

— Это опасно, Александра, — сказала она. — Самарканд — не Москва, и даже не Балканы. Совершенно иной край. Пустыни, горы, чужие обычаи. И война там до сих пор не затихла. Туркестан неспокоен. Не боишься?

Я покачала головой, хотя страх шевельнулся где-то в глубине, как тень.

— Меня ничто более не страшит, — ответила я твёрдо. — Я видела смерть здесь, в Плевне. Видела, как люди теряют надежду. Я готова к испытаниям. Если Николаша жив, я найду его. А если нет… хотя бы узнаю правду. Попытаюсь узнать.

Анна кивнула, и на губах её мелькнула улыбка — редкая, как луч солнца в ноябре.

— Хорошо, — сказала она. — Ты сильна, Александра. Сильнее многих. Но знай: отец твой и Ставрогин не отступят. Они правы в одном — по закону ты здесь без их дозволения. Сёстры общины за