Аптекарский огород попаданки - Ри Даль

— Но мы остановили её. Лекари говорят, что новых случаев не было уже неделю. Однако мы держим деревню под строгим надзором. Никто не выходит, никто не входит. Продукты доставляют на телегах и оставляют у околицы. Я распорядился, чтобы все дома окуривали лавандой и можжевельником — говорят, это отпугивает заразу.

Я кивнула. Лаванда и можжевельник, конечно, не могли уничтожить бактерии, но их аромат создавал иллюзию чистоты и, возможно, отпугивал блох. Это было лучше, чем ничего.

— А что с купцами, которые привезли заразу? — спросила я. — Их нашли?

Василий Степанович нахмурился.

— Один из них умер в соседней деревне, — сказал он. — Двоих других нашли в городе, но они уже были больны. Их изолировали, и, к счастью, они не успели заразить других. Лекари говорят, что, возможно, чума пришла с юга, возможно, с Балкан…

Я вздрогнула, вспомнив о Балканах, о своём решении ехать туда, чтобы найти В.Б. и помогать раненым. Но теперь, глядя на Агату, на Василия Степановича, на этот сад, я не была уверена, хочу ли я уезжать. Здесь была моя борьба, моя победа, моя… семья?

Это слово вспыхнуло в моём сознании, и я отогнала его, боясь даже думать об этом.

Мы дошли до скамейки под старой яблоней, и я присела, чувствуя, как ноги дрожат от усталости. Василий Степанович остался стоять, опираясь на трость, и смотрел куда-то вдаль.

— Вы сделали невозможное, Александра Ивановна, — сказал он вдруг, не глядя на меня. — Я… я не думал, что такое возможно. Вы не просто спасли Агату. Вы спасли нас всех.

Я покачала головой, чувствуя, как щёки снова начинают гореть.

— Я делала то, что должна была, — повторила я, но голос мой дрогнул. — И… я не одна. Без Вениамина, без вас, без лекарей из Петербурга…

— Не умаляйте своих заслуг, — перебил он, и в его голосе была такая сила, что я замолчала. — Вы — сердце всего этого. Вы дали нам надежду, когда я… когда я уже не верил.

Я посмотрела на него, и его глаза, тёмные, глубокие, поймали мой взгляд. На миг мне показалось, что он хочет сказать что-то ещё, но он отвернулся, словно боясь, что я увижу слишком много.

Мы молчали, слушая пение птиц и шелест листвы. Сад был таким живым, таким полным надежды, что я почти забыла о том, что ещё недавно здесь пахло гарью и смертью. Но затем Василий Степанович резко остановился. Его трость замерла в гравии, и он повернулся ко мне. Его лицо было серьёзным, почти суровым, но в глазах было что-то новое — решимость, смешанная с тревогой.

— Александра Ивановна, — сказал он тихо, но твёрдо, — я должен вам кое-что сказать.

Моё сердце ухнуло, и я почувствовала, как душа уходит в пятки. Его тон, его взгляд, его неподвижность — всё это было таким таким… пугающим. Я понятия не имела, о чём он хочет говорить, но что-то подсказывало мне, что этот разговор может иметь весьма серьёзное влияние. Я сглотнула, стараясь держать себя в руках, и кивнула.

— Говорите, Василий Степанович, — сказала я, и голос мой прозвучал тише, чем я ожидала.

Булыгин смотрел мне в глаза, и в этот момент мир вокруг нас, казалось, замер. Птицы замолчали, ветер стих, и даже солнце, казалось, остановило свой бег. Я ждала, затаив дыхание, не зная, чего бояться больше — его слов или того, что я могу в них услышать.

Глава 80.

Сад был тих, как будто природа сама затаила дыхание, ожидая, что произойдёт между нами. Ветви яблонь, тяжёлые от листвы, слегка покачивались на тёплом июльском ветре. Лаванда, что росла вдоль тропинки, наполняла воздух сладковатым ароматом, но даже её умиротворяющий запах не мог успокоить бурю, что поднималась в моей груди. Время тянулось, словно густой мёд, и каждое мгновение было наполнено предчувствием чего-то необратимого.

— Говорите, Василий Степанович, — попросила повторно, стараясь, чтобы голос мой звучал ровно, учтиво, как подобает княжне. Но внутри всё дрожало, как лист на ветру.

Что он хочет сказать? Что я сделала не так? Или, быть может, он устал от моего присутствия?..

От этой мысли сердце сжалось, и я отвела взгляд, боясь, что Булыгин прочтёт в моих глазах смятение.

Он кашлянул, словно собираясь с духом, и начал, тщательно подбирая слова, будто ступая по тонкому льду:

— Сегодня утром я получил письмо из Санкт-Петербурга, от Крестовоздвиженской общины сестёр милосердия. Надежда Алексеевна интересуется, по-прежнему ли вы намерены присоединиться к их миссии. Миссия отправляется уже на будущей неделе.

Я замерла, чувствуя, как кровь отливает от лица.

Община. Балканы. Миссия. Эти слова, которые ещё недавно были моей мечтой, моим путём к свободе, теперь звучали отныне как приговор.

Я подняла глаза на Булыгина, пытаясь понять, что скрывается за его спокойным тоном. Хочет ли он, чтобы я уехала? Это его способ мягко указать мне на дверь? Он ведь всегда был так учтив, так сдержан, что я никогда не могла быть уверена, о чём он думает на самом деле.

— Надежда Алексеевна… — повторила я, чтобы выиграть время, чтобы унять дрожь в голосе. — Но как же испытания? Я ведь не успею проявить себя за столь короткий срок.

Я прикусила губу, ругая себя за слабость. Но в голове уже кружились мысли, одна тревожнее другой. Зачем он говорит мне это? Почему именно сейчас? Неужели я и впрямь больше не нужна здесь?

Агата поправляется, эпидемия отступает… Может, моё пребывание в Воронино слишком затянулось? Но от этой мысли становилось так больно, так пусто, что я едва могла дышать.

Я не хочу уезжать. Не хочу оставлять Агату, Груню, этот сад… и его. Василия. Василия Степановича Булыгина. Человека, которого я прежде скорее боялась и даже немного презирала, а затем стала сочувствовать, уважать, доверять. А после и… не важно.

Разве могу я остаться? Что я значу для него? Всего лишь подопечная, обуза, которой он дал работу, а затем укрыл в своём имении. Сейчас я в каком-то смысле искупила свой долг перед ним, когда спасла Агату. Но разве это что-то меняет?..

Василий Степанович чуть помедлил, словно взвешивая каждое слово, прежде чем ответить. Его пальцы крепче сжали набалдашник трости, и я заметила, как напряглись его скулы.

— Я… оповестил Надежду Алексеевну о том, что вы сделали. О том, как вы спасли Агату,