Аптекарский огород попаданки - Ри Даль
— Спасибо, Господи, — шептала я, задыхаясь. — Спасибо, что услышал. Спасибо, что дал ей шанс.
Я знала, что борьба не окончена. Чума всё ещё была в ней, и я не могла быть уверена, что она выживет. Но этот маленький луч надежды, этот слабый знак жизни был победой. Моей победой, нашей победой. Я поцеловала руку Агаты, её пальцы, её лоб, шепча слова любви и веры.
— Ты справишься, милая, — сказала я, чувствуя, как силы возвращаются ко мне. — Мы справимся вместе.
Глава 79.
Июль 1877 г., с. Воронино, поместье Булыгина
——————————
Солнце лилось в комнату Агаты мягким золотом, пробиваясь сквозь тонкие занавески, которые Груня каждое утро заботливо распахивала, чтобы, как она говорила, «дать барышне света побольше». Прошло три недели с той страшной ночи, когда я думала, что потеряю Агату, когда её дыхание остановилось, а моё сердце, казалось, остановилось вместе с ней. Почти целый месяц, полный тревог, бессонных ночей и молитв, которые я шептала, сидя у её кровати, пока не срывался голос. Но теперь, глядя на девочку, которая сидела, поджав ноги, на кровати, я чувствовала, как тяжесть, сжимавшая грудь всё это время, медленно отступает, словно тень перед рассветом.
Агата, всё ещё бледная, но уже с лёгким румянцем на щеках, держала в руках деревянную ложку, которой я кормила её тёплой овсяной кашей, смешанной с мёдом и протёртым яблоком. Её глаза, некогда мутные от лихорадки, теперь блестели, как два озерца, отражая утренний свет. Бубон на шее почти исчез — остался лишь небольшой рубец, чуть розоватый, который я каждый день осматривала с затаённым страхом, боясь, что зараза вернётся. Но она не возвращалась. Агата жила. И с каждым днём она становилась всё сильнее.
— Ещё ложечку, Агатушка, — сказала я мягко, поднося кашу к её губам. — Вот так, умница.
Она послушно открыла рот, но тут же сморщила носик, будто собиралась возмутиться.
— Сашенька, — протянула она с детской капризностью, — а можно мне пирожка? С яблоками, как Груня печёт? Каша эта… скучная.
Я улыбнулась, не в силах сдержаться. Её капризы были для меня музыкой, знаком того, что жизнь возвращается в это хрупкое тельце. Три недели назад назад я бы отдала всё, чтобы услышать от неё хоть слово, а теперь она спорит о кашах и мечтает о пирожках.
— Пирожок, милая, будет, но попозже, — ответила я, стараясь звучать строго, но в голосе моём проскользнула теплота. — А пока давай доедим. Это полезно. В яблоках и мёде есть силы, которые помогают тебе выздоравливать.
В моём прошлом мире эти «силы» называли витаминами — веществами, о которых в 1877 году ещё никто не знал. Но я помнила исследования Лунина, о которых читала в своей прошлой жизни. Он доказал, что в пище есть нечто, необходимое для жизни, помимо белков, жиров и углеводов. Я не могла объяснить это Вениамину или местным лекарям, но знала, что свежие фрукты, овощи и мёд помогут Агате восстановить силы. Поэтому я настояла, чтобы в её рационе были яблоки, морковь, отвар шиповника и даже немного квашеной капусты, которую Груня приносила из погреба, ворча, что «барышне такое простонародное не к лицу». Но я видела, как это работает: кожа Агаты становилась чище, её силы росли, а кашель, мучивший её даже после того, как лихорадка спала, почти исчез.
Выздоровление Агаты было чудом, но не случайным. После той ночи, когда я вернула её с края смертельной бездны, я не отходила от неё ни на шаг. Первые дни были самыми тяжёлыми. Её пульс то пропадал, то возвращался, слабый, как трепет крыльев бабочки. Бубон на шее начал медленно рассасываться, но лихорадка держалась, и я боялась, что чума всё ещё прячется в её крови.
Я продолжала давать ей розовые пилюли, растворяя их в воде. Каждые шесть часов вливала ей в рот по ложечке, молясь, чтобы лепестки роз, чеснок и имбирь сделали своё дело. Я меняла компрессы с уксусом и капустными листьями, следила за её дыханием, проверяла температуру, прикладывая ладонь ко лбу, потому что термометров, как в моём времени, здесь ещё не было.
На третий день после той ночи Агата впервые открыла глаза и позвала меня. Её голос был слабым, едва слышным, но для меня он был громче колокольного звона. Я плакала, обнимая её, боясь поверить, что она действительно возвращается. С того момента началось медленное, но верное улучшение. Лихорадка стала спадать, бубон уменьшался, а кровохарканье прекратилось. Я не знала, что именно помогло — пилюли, компрессы, мои молитвы или её собственная воля к жизни, — но я благодарила Бога за каждый новый день, который она проживала.
Вениамин Степанович был рядом всё это время, помогая мне. Он приносил новые порции пилюль, травы, уксус, следил за тем, чтобы в комнате было чисто, а все простыни и тряпки, которыми я вытирала Агату, немедленно сжигались. Он же настоял, чтобы я ела и пила, хотя я отмахивалась, говоря, что не голодна. Но он был непреклонен, и я, ворча, жевала хлеб с мёдом, который Груня приносила, чтобы «не померла барышня от истощения».
Груня, милая Груня, тоже была моим спасением. Она не отходила от меня, несмотря на мои предупреждения об опасности заразы. Она приносила воду, готовила отвары, стирала бельё и даже пыталась петь Агате колыбельные, хотя её голос больше походил на воронье карканье. Но Агата улыбалась, и это было главным.
Теперь Агата сидела на кровати, капризничала и мечтала о пирожках. Я смотрела на неё и чувствовала, как моё сердце наполняется теплом. Она была жива. Она смеялась. Она спорила. И это было больше, чем я могла просить.
Я поднесла ещё одну ложку каши к её губам, когда почувствовала чей-то взгляд. Подняла глаза и увидела Василия Степановича, стоявшего в дверях. Его фигура, чуть сгорбленная, с тростью в руке, казалась застывшим каменным монументом — так
