Аптекарский огород попаданки - Ри Даль
— Против? — перебил он, наконец посмотрев на меня. Его глаза были тёмными, почти чёрными от сдерживаемых эмоций. — Это ваш выбор, Александра Ивановна. Я не вправе вас удерживать.
Я открыла было рот, чтобы возразить, чтобы сказать, что его мнение важно, что я…
Но слова застряли в горле.
Что я могла сказать? Что чувствую вину за то, что ухожу? Что его забота, его защита, его молчаливая поддержка стали для меня чем-то большим, чем я готова была признать?
Нет, я не могла. Не сейчас.
— У меня лишь одна просьба, — добавил Булыгин, и его голос стал хриплым. — Расскажите Агате сами. Она… она очень к вам привязалась. Для неё это будет… нелёгким известием.
Я кивнула, чувствуя, как горло сжимается.
Агата. Моя маленькая девочка, моя радость, моё солнышко. Как я могла оставить её? Как могла объяснить ей, что ухожу, что бросаю её, даже если ради мечты? Вина, которую я пыталась заглушить, вдруг навалилась с новой силой, и я опустила взгляд, чтобы Василий не увидел, как мои глаза предательски заблестели.
— Я поговорю с ней, — пообещала тихо. — Сегодня же.
Он кивнул, и на миг мне показалось, что он хочет сказать что-то ещё. Но вместо этого он отвернулся к окну, словно больше не мог выносить моего присутствия.
— В таком случае всё решено, — сказал он, и в его голосе была такая окончательность, что я почувствовала, как дверь между нами захлопнулась. Навсегда. — Можете идти, Александра Ивановна.
Я вышла из кабинета, ощущая, как сердце сжимается от смеси радости, страха и горечи. Радость — потому что моя мечта была так близко. Страх — потому что я знала, что иду навстречу неизвестности, войне, опасности. А горечь… горечь была из-за Василия Степановича, из-за его мрачного взгляда, из-за его молчания, которое говорило больше, чем слова. И из-за Агаты, которой я должна была разбить сердце.
В коридоре остановилась, прижавшись спиной к стене. Дыхание вырывалось рвано, и я закрыла глаза, пытаясь собраться. Что-то внутри меня кричало, что я должна вернуться, сказать ему всё, что накипело в душе, но я заставила себя оттолкнуться от стены и пойти дальше.
Не время. Не сейчас.
Нужно было найти Агату, поговорить с ней, подготовиться к ужину, где, я знала, мне придётся держать себя в руках, несмотря на шторм в груди.
В саду я нашла Груню и Агату, игравших в нашу «травяную» забаву. Их смех доносился издалека, звонкий и беззаботный. Груня размахивала веточкой лаванды, а Агата, хихикая, пыталась её выхватить. Рядом, в тени яблони, сидела Изольда Пална, гувернантка Агаты, с книгой на коленях. Её лицо, обычно строгое и бесстрастное, сегодня казалось бледнее обычного, а глаза — какими-то стеклянными. Она сидела неподвижно, словно не замечая весёлой суеты вокруг. Я отметила это мельком, но мысли мои были заняты Агатой.
— Сашенька! — воскликнула Груня, увидев меня. — А мы тут с Агатушкой травки собираем! Хочешь с нами?
— Позже, Груня, — ответила я, стараясь улыбнуться. — Мне нужно… поговорить с Агатой.
Агата подскочила ко мне, её глаза сияли, как два маленьких солнца.
— Сашенька, расскажи про ромашку ещё что-нибудь! — попросила она, хватая меня за руку.
Я опустилась на покрывало рядом с ней, чувствуя, как сердце сжимается. Груня, словно почувствовав моё настроение, замолчала, а Изольда Пална вдруг кашлянула — сухо, надсадно, и я невольно посмотрела на неё. Она тут же отвернулась, прикрыв рот платком, и пробормотала:
— Простите, что-то в горле першит…
Её голос звучал слабо, почти надтреснуто, и я заметила, как её пальцы слегка дрожат, когда она убирала платок. Что-то в её виде — бледность, лёгкая испарина на лбу, вялость движений — показалось мне странным. Но я отмахнулась от этой мысли, решив, что это, должно быть, простуда или усталость. Мои мысли были заняты другим.
— Агата, — начала я, беря её маленькие ладошки в свои. — Мне нужно тебе кое-что сказать.
Её глаза, такие доверчивые, такие ясные, смотрели на меня с ожиданием, и я почувствовала, как горло перехватывает.
— Я… я скоро уеду, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — В Петербург. А потом, возможно, ещё дальше.
Агата заморгала, её улыбка немедленно угасла.
— Уедешь? — переспросила она тихо, словно не веря. — Но… надолго?
Я сглотнула, пытаясь подобрать слова.
— Я не знаю, милая. Я еду, чтобы помогать людям. Спасать их. Как врач. Помнишь, я рассказывала тебе про лекарства, про травы?
Она кивнула, но её нижняя губа задрожала.
— Но ты вернёшься? — спросила она, и её голос был таким тонким, таким хрупким, что я едва сдержала слёзы.
— Я… я постараюсь, — ответила я, понимая, как слабо звучит это обещание.
Агата вдруг вырвала свои руки из моих и вскочила.
— Ты не можешь уехать! — крикнула она, и её глаза наполнились слезами. — Ты обещала быть со мной! Обещала!
Она развернулась и бросилась бежать к дому, её платьице мелькало среди зелени, как белый флаг капитуляции. Я хотела побежать за ней, но Груня схватила меня за руку.
— Сашенька, дайте ей время, — тихо сказала она. — Она маленькая, ей тяжело.
Я кивнула, но сердце моё разрывалось. Груня потянула меня к дому.
— Пойдёмте, Сашенька, — сказала она. — Скоро ужин. Там и поговорите с Агатушкой.
Ужин в доме Булыгина был, как всегда, торжественным. Длинный стол в столовой был накрыт белоснежной скатертью, а серебряные приборы поблёскивали в свете свечей. Василий Степанович сидел во главе, его лицо было непроницаемым, но я замечала, как он избегает моего взгляда. Вениамин Степанович, напротив, был оживлён, то и дело переглядываясь с Груней. Агата сидела рядом со мной, но её глаза были опущены, а руки теребили край скатерти. Изольда Пална заняла место напротив, и я снова заметила её странное состояние: она почти не притрагивалась к еде, лишь изредка подносила ложку ко рту, а её движения были вялыми, почти механическими.
— Что-то вы, Изольда Пална, совсем не в духе, — заметил Вениамин, пытаясь разрядить напряжённую тишину.
— Ничего, — ответила она тихо, снова кашлянув в платок. — Просто… недомогание. Жарко сегодня.
Я посмотрела на неё внимательнее. Её кожа была неестественно бледной, с сероватым оттенком, а под глазами залегли тёмные тени. Она то и дело прикладывала платок ко лбу, словно пытаясь унять жар. Что-то в её виде
