Аптекарский огород попаданки - Ри Даль

— Станешь, Груня, — улыбнулась я, стараясь скрыть тень грусти в голосе. — Ты уже и сейчас умница.

Груня засмеялась, подхватила корзинку и тут же включилась в игру.

— А ну-ка, Агата, найди мне... лаванду! — скомандовала она, и девочка, хихикая, снова умчалась к клумбам.

Пока Агата искала растение, Груня придвинулась ближе и зашептала:

— Сашенька, только подумать, какая жизнь меня ждёт! Вениамин Степанович такой добрый, такой умный! Я уж и чемодан себе собрала. Дождаться бы только! А вы... вы, Сашенька, ведь с нами, правда?

Я молчала, поджимая губы.

О моей затее знал пока лишь Булыгин. Даже Груне я ни о чём не рассказывала. Однако ответ от общины сестёр милосердия до сих пор не пришёл. И тревога с каждый днём грызла меня только сильнее. Хотелось мне поделиться с Груней, хотелось. Но, как было ей рассказать о том, что я, возможно, уеду туда, где пули свистят над головой? Как оставить Агату, которая смотрит на меня, как на старшую сестру или даже... мать?

— Смотри, лаванда! — Агата вернулась, гордо демонстрируя пурпурные цветы. — Груня, теперь твоя очередь рассказывать!

Груня захлопала в ладоши.

— Ох, лаванда! Её, поди, для духов берут? Или в чай кладут? Вениамин Степанович говорил, что в Аптекарском огороде её целые грядки! Вот приедем туда, я сама её выращивать буду!

Агата засмеялась, но вдруг её личико стало серьёзным. Она повернулась ко мне, взяла мою руку и крепко сжала её.

— Сашенька, ну ты же никуда не уедешь? — спросила она, глядя мне прямо в глаза.

Я замерла. Её слова, такие простые и такие тяжёлые, повисли в воздухе. Я открыла было рот, чтобы ответить, но тут заметила движение у края сада. Василий Степанович шёл к нам, его трость мягко постукивала по тропинке. Лицо, как всегда, было строгим, но в глазах чувствовалось напряжение. Кажется, Василий явился не с пустыми руками.

— Александра Ивановна, — произнёс он, остановившись в нескольких шагах. — Мне нужно с вами поговорить.

Агата всё ещё держала мою руку, её пальчики сжимали мои так крепко, будто боялись, что я исчезну. Груня замолчала, переводя взгляд с меня на Василия. А я... я почувствовала, как моё сердце разрывается между привязанностью к этой девочке, к Груней, и долгом перед собой — перед мечтой, которая вела меня через время и пространство.

— Конечно, Василий Степанович, — ответила я, стараясь, чтобы голос не выдал моего волнения. — Агата, Груня, поиграйте пока без меня.

Я поднялась, отряхивая платье, и пошла навстречу Василию, чувствуя, как каждый шаг приближает меня к развилке судьбы. Что бы он ни сказал, я знала: этот разговор изменит всё.

Глава 74.

Солнце лилось через высокие окна, играя на полированном паркете, а я шагала за Василием Степановичем к его кабинету, чувствуя, как каждый шаг отзывается в груди тяжёлым, почти болезненным стуком. Его трость постукивала по полу, задавая ритм, который казался мне слишком медленным, слишком торжественным для того, что я предчувствовала. Он шёл впереди, прямой, как всегда, но в его осанке, в лёгком наклоне плеч, было что-то новое — нерешительность, быть может, или сдерживаемая тяжесть. Я не могла разобрать.

Кабинет Василия Степановича встретил нас запахом старых книг, кожи и слабого аромата табака, который, казалось, пропитал всё вокруг. Тяжёлые шторы были чуть раздвинуты, и тонкий луч света падал на письменный стол, заставленный бумагами, чернильницей и несколькими аккуратно сложенными конвертами.

Василий Степанович остановился у стола, не глядя на меня, и жестом указал на кресло напротив. Я опустилась на сиденье, стараясь держать себя в руках, хотя пальцы мои невольно сжались на подлокотниках. Он молчал, и тишина эта была тяжёлой, как перед грозой. Наконец, он взял один из конвертов с гербовой печатью — крест, окружённый лавровыми ветвями, повертел его в руках, словно взвешивая, и заговорил, не поднимая глаз:

— Александра Ивановна, я получил ответ из Санкт-Петербурга. От Крестовоздвиженской общины.

Я затаила дыхание. Его голос, обычно такой твёрдый, сегодня звучал приглушённо, будто каждое слово давалось ему с трудом.

— Старшая сестра, Надежда Алексеевна Щукина, — продолжал он, — готова принять вас для прохождения испытания. Она считает, что при вашей… настойчивости и знаниях, испытание будет скорее формальностью. Если всё сложится благополучно, вас допустят к миссии на Балканский фронт.

Я замерла, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Надежда Алексеевна Щукина — её имя я запомнила мгновенно, как заклинание, открывающее дверь к моей мечте. Балканы. Фронт. Возможность быть полезной, спасать жизни, искать В.Б. Всё, ради чего я жила, всё, что держало меня, несмотря на страх, боль и сомнения, вдруг стало таким близким, почти осязаемым.

— Василий Степанович… — начала я, но голос дрогнул, и я сглотнула, пытаясь совладать с собой. — Я… я не знаю, как вас благодарить. Это… это всё, о чём я мечтала.

Я встала, не в силах усидеть на месте, и шагнула к нему, забыв о приличиях, о дистанции, которую он так тщательно выстраивал. Мои руки сами потянулись к его ладони, сжимавшей трость, и я сжала её, словно пытаясь передать всю свою признательность через это прикосновение.

— Спасибо, — прошептала я, глядя ему в глаза. — Вы даже не представляете, что это для меня значит.

Однако лицо Булыгина осталось непроницаемым. Нет, не так — оно было мрачным, почти суровым. Глаза, обычно такие острые, сейчас смотрели куда-то в сторону, избегая моего взгляда. Его пальцы под моей ладонью напряглись, но он не отстранился. Только губы его сжались в тонкую линию, и я вдруг поняла, что он не рад. Совсем не рад.

— Я лишь исполнил вашу просьбу, Александра Ивановна, — сказал он, и в его голосе не было тепла. — Завтра вы сможете отправиться в Петербург. Я всё устрою — экипаж, бумаги, сопровождение до Фонтанки.

— Завтра? — переспросила я, чувствуя, как радость смешивается с внезапным холодом. — Так скоро?

— Чем скорее, тем лучше, — отрезал он, и в его тоне мелькнула резкость, которой я не ожидала. — Община не ждёт. Война тоже.

Я отпустила его руку, отступив на шаг. Что-то в его словах, в его взгляде, в его напряжённой позе кольнуло меня, как шип розы. Он не хотел, чтобы я уезжала. Это было так очевидно, что я почти могла это потрогать.

— Василий Степанович, — начала я осторожно, — если