Аптекарский огород попаданки - Ри Даль

— Я знаю, что вы желаете лишь счастья своему брату, — оправдалась запоздало. — Вот и вырвалось по неосторожности…

— А чего хотите вы, Александра Ивановна? — спросил Василий, и его голос вдруг стал тише, почти интимным.

Я замерла, всё ещё держа в руках ветку розы. Шип впился в палец, но я даже не поморщилась.

Чего я хочу? Вопрос был таким простым и таким невыносимо сложным одновременно. Я хотела слишком многого. Хотела учиться. Хотела врачевать. Хотела найти В.Б. Хотела… любить? Нет, об этом я даже думать боялась. Любовь — это роскошь, на которую у меня нет права. Не теперь, не в этой жизни.

— Я хочу… — начала я и запнулась. Взгляд Василия, участливый, внимательный, будто подталкивал меня к ответу, и я вдруг решилась: — Я хочу найти одного человека. Его зовут В.Б. Он… он вдохновил меня. Дал мне надежду, что я могу стать той, кем всегда хотела. Врачом. Учёным. Он посылал мне книги, письма… Но теперь он, должно быть, на Балканах, на фронте. И я боюсь, что потеряю его, как потеряла брата.

Я замолчала, потрясённая собственной откровенностью. Почему я это рассказала? Почему именно ему?

Мой взгляд метнулся к Василию, и я увидела, как его лицо на миг изменилось — что-то промелькнуло в его глазах, но я не могла понять, что. Удивление? Боль? Он быстро взял себя в руки, но я заметила, как его пальцы крепче сжали трость.

— В.Б., — повторил он тихо, словно пробуя инициалы на вкус. — И вы так высоко его цените?

— Да, — ответила я, чувствуя, как горло сжимается. — Он единственный, кто поверил в меня. Я потеряла Николашу на войне. Не хочу потерять ещё одного человека, который дал мне цель.

Василий молчал, и тишина между нами стала почти осязаемой. Я вдруг почувствовала себя уязвимой, будто открыла ему слишком много. Но отступать было поздно.

— Поэтому я хочу, чтобы вы замолвили за меня словечко в общине сестёр милосердия, — выпалила я. — Они ведь собираются в миссию на Балканы, верно? Я слышала, как вы сами говорили… Я тоже хочу туда отправиться…

Василий нахмурился, и я поняла, что мои слова ему не по душе. Его губы поджались, а взгляд стал жёстче.

— На Балканы? — переспросил он, и в голосе послышалось напряжение. — Вы понимаете, что это война? Сёстры милосердия, Александра Ивановна, не сидят в тылу. Их отправляют на фронт, прямо под пули. Это не место для вас.

Его слова должны были напугать меня, заставить отступить. Но вместо этого они словно подлили масла в огонь. Фронт? Значит, я буду ближе к В.Б. Ближе к своей цели. Я смогу помогать людям, спасать жизни, как мечтала. Я выпрямилась, чувствуя, как решимость растёт внутри.

— Именно поэтому я и хочу там быть, — сказала я твёрдо. — Сёстры идут на фронт, и я хочу быть с ними. Хочу делать то, ради чего стоит жить.

— Вы не понимаете, о чём говорите, — возразил он, и его голос стал холоднее. — Война — это не романтическое приключение. Это кровь, грязь, смерть. Вы можете не найти вашего В.Б. И… сами погибнуть.

— Я уже гибну, — прошептала я, боясь собственной откровенности. — Гибну каждый день, не видя смысла в собственном существовании. Я не хочу больше прятаться. Я хочу жить, Василий Степанович. Жить так, как велит моё сердце.

Он долго молчал, и я видела, как напряжены его плечи, как он крепче сжимает трость. Его взгляд, обычно такой непроницаемый, теперь был полон эмоций — тревоги, гнева, чего-то ещё, чему я не могла дать имя.

— Вы несправедливы, — сказал он наконец, и его голос дрогнул. — Я делаю всё, чтобы защитить вас. Чтобы вы были в безопасности. А вы хотите броситься в самое пекло.

— Защитить? — я шагнула ещё ближе, забыв о розах, о саду, обо всём. — А может, вы просто хотите, чтобы я оставалась здесь, под вашим присмотром? Чтобы я не смела мечтать о чём-то большем?

Я не хотела кричать, но слова вырывались сами собой. Я была зла — на него, на себя, на весь мир. И всё же, где-то в глубине души, понимала, что несправедлива. Василий рисковал ради меня. Он дал мне кров, работу, безопасность. Но я не могла остановиться. Не могла признаться, что боюсь. Боюсь, что, если останусь здесь, то потеряю себя. Потеряю ту Александру, которая хотела изменить мир.

— Вы знаете, что это не так, — сказал он тихо, но твёрдо. — Я не держу вас здесь силой. Но Балканы… Это не место для человека, чья жизнь мне… небезразлична.

Я замерла. Его слова, прямые, почти обнажённые, лишили меня дара речи. Он говорил искренне, без привычной маски. И это пугало. Пугало, потому что я не знала, как реагировать. Потому что я сама не была готова признать, что он мне не безразличен.

— Я не могу сидеть здесь вечно, — сказала я наконец, стараясь, чтобы мой голос звучал твёрдо. — Я хочу помогать людям. Спасать жизни. Это то, ради чего я… — я запнулась, чуть не сказав «попала в этот мир». — Ради чего я живу.

Василий долго молчал. Наконец, тяжело вздохнул.

— Будет по-вашему, Александра Ивановна, — сказал он, и в его голосе послышалась странная смесь смирения и горечи. — Я напишу в общину. Устрою всё, что нужно.

Я не верила своим ушам. Он согласился? Так просто?

Моя радость была такой внезапной, такой всепоглощающей, что я, не подумав, кинулась к нему, обхватив его шею руками. Это был порыв, чистый и необдуманный, как будто всё, что я держала в себе — благодарность, надежда, облегчение — вырвалось наружу.

— Спасибо! — выдохнула я, прижимаясь к нему. — Вы не представляете, как это для меня важно!

Но едва я почувствовала тепло его сюртука и лёгкий запах табака и лаванды, как поняла, что совершила ошибку. Василий замер, словно окаменев, и я ощутила, как его руки, вместо того чтобы обнять меня в ответ, неловко повисли в воздухе. Я отскочила назад, чувствуя, как лицо заливает жар. Мои щёки пылали, и я поспешно отвернулась, делая вид, что поправляю платье.

— Простите, — пробормотала я, не смея поднять на него взгляд. — Я… я не должна была…

— Ничего, — ответил он,