Сон наяву - Рада Теплинская
Его появление было таким же внезапным и зловещим, как и смерть её отца, словно сама смерть приняла форму и пришла за ней, чтобы окончательно забрать её в царство тьмы. Он возник из клубящейся тьмы, из самого сердца её горя, его силуэт, облачённый в чёрные доспехи, возвышался над ней, заслоняя лунный свет и внушая первобытный, животный страх, который парализовал её, лишая возможности двигаться или кричать. Невозможно было разглядеть его лицо под капюшоном, лишь мрак и бездна, пугающая своей бесконечностью. Но Эмили чувствовала его пристальный, леденящий взгляд, прожигающий её насквозь, словно он видел все её страхи и слабости, знал самые сокровенные тайны её души.
От него веяло могильным холодом и предчувствием смерти, предвещая нечто ужасное, нечто, что навсегда изменит её жизнь, выведет её из оцепенения и бросит в водоворот событий, исход которых невозможно было предсказать. Она чувствовала, что её ждёт испытание, от которого зависит её будущее, испытание, которому она должна противостоять, чтобы окончательно не потерять себя в пучине горя, чтобы доказать, что она достойна памяти отца, что она сможет выжить и стать сильнее, несмотря на боль. И в этот момент сквозь пелену страха и отчаяния в ней зародилось слабое, едва заметное зерно надежды, крошечная искорка, которая, возможно, станет её спасением.
Всё вокруг было окутано густым, словно молоко, туманом, липким и влажным, проникающим под кожу и наполняющим лёгкие неприятной прохладой. Эмили зябко передернула плечами, пытаясь хоть как-то согреться, но безуспешно. Тело бил озноб, а в голове царила полная неразбериха. Где она? Куда её занесло? Она никак не могла понять, где находится. Её словно вырвали из реальности, из привычного, тёплого мира, и поместили в этот сюрреалистический, неестественный мир, где царил лишь монотонный серый цвет и давящая тишина. Как будто кто-то выключил звук и оставил лишь размытую, нечеткую картинку.
Не было никаких ориентиров: ни деревьев, ни гор, ни даже клочка травы, за который мог бы зацепиться взгляд, — лишь бескрайняя белая пелена, простирающаяся во все стороны до самого горизонта и сливающаяся с небом в единое размытое пятно. Визуально это напоминало гигантский холст, на котором художник забыл нарисовать что-либо, кроме серой основы. Звуки приглушались, словно их поглощала эта густая субстанция, превращаясь в едва различимое эхо. Отдаленный шорох казался шепотом, порыв ветра — вздохом.
Она чувствовала себя потерянной в бескрайнем чужом пространстве, крошечной точкой в океане белого ничто, обречённой на вечное одиночество. Эта мысль пронзала её, как ледяная игла, усиливая чувство беспомощности. Знакомые ощущения тепла, безопасности, комфорта отступали, словно крысы, бегущие с тонущего корабля, уступая место давящему чувству тревоги, ледяным пальцам страха, сжимающим её сердце в болезненном тисках. Каждая капля влажного тумана казалась предвестником беды, зловещим намеком на что-то ужасное, что вот-вот произойдёт. Они ползли по коже, оставляя ощущение оцепенения и предчувствие чего-то нехорошего.
Она знала лишь одно: ей грозит опасность, смертельная опасность. Эта мысль острым когтем впилась в её сознание, отравляя каждый вдох, заставляя кровь стынуть в жилах. Липкий страх полз по телу, сковывая движения, парализуя волю. Она с трудом могла пошевелиться, ноги словно приросли к земле. Она не знала, какая именно смерть уготована ей в этом проклятом месте: раздавит ли её что-то невидимое, поглотит ли коварный туман, подкрадётся ли неведомый хищник, чьи глаза, возможно, уже сверкают где-то вдалеке, выжидая удобный момент для нападения, или она просто заблудится и умрёт от голода и холода. Но она была уверена, что непременно умрёт, если помощь не придёт вовремя. Время тянулось медленно и тягуче, как патока, каждое мгновение казалось последним, каждый вздох — предсмертным хрипом. Её дыхание становилось всё более поверхностным, а сердцебиение — всё более слабым. Она чувствовала, как силы покидают её, как надежда испаряется, словно роса на солнце, оставляя после себя лишь горький привкус отчаяния. Отчаяние медленно пожирало её изнутри, оставляя лишь пустоту.
3
Эмили понимала, что спит, что всё это — лишь причудливая игра подсознания, искажённая проекция её страхов и переживаний, и поэтому теоретически не боялась умереть в своём мире сновидений. Ведь это всего лишь сон, иллюзия, и, проснувшись, она вернётся в реальность, к привычной жизни, где светит солнце и пахнет кофе. Но всё же ей было очень грустно и обидно из-за того, что она где-то допустила ошибку, сделала неверный выбор, который привёл её к этому жуткому финалу, к этой безвыходной ситуации.
Казалось, поверни она тогда направо, а не налево, скажи другое слово, сделай что-то по-другому, прими другое решение, и её ждала бы долгая и счастливая жизнь, полная радости и любви, улыбок и смеха, путешествий и приключений, а не страшная смерть в одиночестве — неизвестно где и по какой причине. Неужели все её мечты, все её надежды канут в Лету, как зыбкие тени, так и не воплотившись в жизнь? Неужели она обречена на то, чтобы её имя, её существование навсегда растворились в этом беспросветном тумане? Станет ли она лишь блеклым воспоминанием, забытым штрихом на картине жизни?
И в ту самую минуту, когда умерла последняя надежда на спасение, когда отчаяние захлестнуло её с головой, словно бурная река, сметающая всё на своём пути, когда она уже смирилась со своей участью, приняла неизбежный конец, появился он! Мгновение назад раскинувшийся перед ней голубоватый пейзаж, размытый туманом, был абсолютно пустынным, безжизненным, мёртвым — и вдруг, словно материализовавшись из ниоткуда, словно призванный её отчаянным криком души, на невысоком холме, поросшем редкой травой, появился Чёрный Всадник. Его лицо, словно специально скрытое от чужих глаз, закрывала надвинутая на самые глаза широкополая чёрная шляпа, отбрасывающая зловещую тень, скрывающая его тайну.
Высокий и худощавый, он сидел в седле совершенно прямо, как статуя, с небрежной грацией держа в руках поводья вороного коня, чья чёрная, как ночь, шерсть блестела в туманном свете, словно бархат, поглощающий свет. Конь стоял неподвижно, как изваяние, лишь изредка
