Сторож брата моего - Тим Пауэрс

Он нахмурился. Во всяком случае, после того, как он взглянул, там оказались вороны.

Вороны… чтобы вот так пугающе напоминать стоящего поодаль невысокого человека или ребенка, их должно было насчитываться, пожалуй, не менее полудюжины — стрелой устремились в его сторону, пронеслись, чуть ли не задевая крыльями голову Брэнуэлла; он вскинул руки, закрывая от них лицо, но уже через мгновение они с карканьем полетели дальше между верхушек деревьев.

Сердце Брэнуэлла все еще продолжало отчаянно колотиться в узкой груди. Когда вороны на мгновение показались ему смуглым мальчиком, которого он видел во сне — и однажды наяву, здесь, на этом самом кладбище! — не было ли это видение вещим?

Черные птицы, случайно устремившиеся в сторону «Черного быка», уже скрылись из виду.

«Назовем это призывом», — подумал он с натужной иронией, пытаясь скрыть от самого себя волнение.

Брэнуэлл поднялся с могильного камня и побрел дальше.

За Брэнуэллом, который, ссутулившись сильнее обычного, плелся через кладбище к улице, наблюдала пара внимательных глаз.

Страж, могучий бульмастиф Эмили, выбрался наружу через кухонную дверь, обошел сарайчик, в которой хранился торф и помещалось отхожее место, и южную стену дома, в которой не было ни одного окна, и теперь стоял, принюхиваясь к холодному ветру, дующему с бескрайних вересковых пустошей. Он видел, как улетели вороны и как Брэнуэлл пошел следом за ними.

Страж знал признаки, позволявшие опознавать членов его семьи; удаляющейся фигурой мог быть только Брэнуэлл. В представлении Стража Эмили была высоким божеством, которого любили и которому поклонялись, а Эмили привечала Брэнуэлла и даже любила его, хотя Страж порой улавливал в изменчивом множестве его запахов тревожащую, не свойственную семье мускусную ноту. Это была одна из многих вещей, не имевших очевидной причины.

И этот непостижимый запах Брэнуэлла был связан с сильным, угрожающим запахом, который исходил нынче утром от раненого незнакомца. Страж вскоре понял, что именно кровь на оружии, а не сам незнакомец, заставила его ноздри раздуться, а губы скривиться и обнажить зубы в неосознанном стремлении напасть. Что-то, чья кровь осталась на оружии, ранило незнакомца, а Эмили, хоть и неявно, выказала ему благосклонность тем, что помогла подняться и идти.

Там, у подножия плато, рядом с башней из черного камня, Страж принюхивался к ветру, настораживал уши, крутил тяжелой головой, глядя по сторонам, а потом позволил себе несколько ослабить привычную бдительность: то, что напало на этого человека, находилось за пределами досягаемости собачьих органов чувств.

Эмили счистила с оружия почти всю так раздражавшую его кровь, да и случилось происшествие довольно далеко от дома — но этот запах и пара слогов валлийского языка, произнесенных, пока запах еще отчетливо витал в воздухе, пробудили в Страже давнюю память.

При всем старании он не мог облечь в отчетливую форму эти воспоминания: они были столь отдаленными, что, казалось, принадлежали какому-то другому псу.

Отец Эмили каждое утро, на заре, возился с металлической штукой, издававшей короткий громкий звук; Страж понимал, что это делается для того, чтобы напугать что-то и заставить его держаться подальше. А на закате, почти каждый вечер, Страж занимался делом, которое сам придумал для себя: стоя возле кладбищенской стены, он яростно лаял на хрупкие фигурки, походившие на людей, но не являвшиеся ими. В это время его лай обретал особую глубину и звучность, как будто источником звука было не собачье горло, а нечто куда более мощное. Этот лай обычно прогонял хрупкие фигурки.

Было светло — еще на наступило время, когда эти псевдолюди, словно сплетенные из паутины, слетались из полей или выплывали из-под кладбищенских камней.

Страж улегся на короткую траву и опустил голову на мощные передние лапы.

Глава 3

— Полагаю, Эмили уже рассказала вам о приключении, которое случилось с нею сегодня близ Понден-кирк. — Патрик вышел к дочерям в гостиную, где окна также смотрели на кладбище. Эмили полулежала на зеленой кожаной кушетке, стоявшей у дальней стены, а Шарлотта и Энн сидели на стульях у стола. Старый Патрик остановился около двери, ведущей в прихожую.

— Вам известно, что я родился в Ирландии, — сказал он, — но это, пожалуй, и все. Я не считал нужным тревожить вас рассказами о том, почему я ее покинул.

Он прошел мимо Энн, потрепав ее по голове, остановился у окна и тяжело вздохнул.

— Бронте — не ирландское имя.

— Оно произносилось: «Бранти», — с неожиданной уверенностью сказала Эмили. — Прежде.

Отец чуть заметно улыбнулся в ее сторону.

— Да. Я прибыл в Ливерпуль двадцати пяти лет от роду и был принят в кембриджский колледж Святого Иоанна как стипендиат — некоторых, самых бедных, студентов колледж содержит за свой счет. Домотканая одежда, сильнейший ирландский акцент. Я… — Взгляд его слепых глаз был устремлен поверх голов дочерей, как будто Патрик видел перед собою того никчемного, нищего молодого человека, каким был в те годы. — И у меня были причины для боязни.

Шарлотта и Энн одновременно заерзали на стульях.

— «Бранти» подошло бы какому-нибудь паписту, питающемуся только пивом и картошкой, — сказала Шарлотта. — И кстати, я очень рада, что название «Бронте» в то время упоминалось в газетах.

— И точечки очень к месту[3], — добавила Энн. — А не то все произносили бы нашу фамилию «Браунт».

Патрик покачал головой.

— Наша фамилия не имеет никакого отношения к адмиралу Нельсону. Это очень старое имя.

«Старое имя?» — думала Эмили. Она помнила, что Бронте — это город на Сицилии и что Нельсона провозгласили герцогом Бронте, но это вроде бы к делу не относилось.

Патрик продолжал:

— Прибыв в Ливерпуль, я сразу же отправился в Честер, это на несколько миль южнее. Там заканчивается древняя римская дорога и — прости, Господи! — имеется античное капище Минервы.

Энн пристально посмотрела на отца, который, естественно, не увидел ее взгляда, а Шарлотта, кашлянув, чтобы прочистить горло, спросила подчеркнуто небрежным тоном:

— И какое же отношение вы имеете к Минерве или Минерва к вам?

Эмили чувствовала только возбуждение, от которого, как ни странно, становилось легче на душе. На протяжении всей ее жизни отец отличался эксцентричностью и демонстрировал только ему одному присущие суеверия, взять хотя бы его длиннющий шарф — он заставлял своих дочерей разрезать и сшивать его заново по несколько раз в год — и стрельбу из пистолета в сторону кладбища каждое утро на рассвете! — и даже ребенком она подозревала, что это меры предосторожности против какой-то потусторонней