Белый генерал. Частная война (СИ) - Greko

Белый генерал. Частная война

Глава 1  

Зеленые горы, багровый закат

Боль штормовой волной ударила и откатилась, не справившись с гранитом его воли.

«Почему из уравнения „в бане и морге все равны“ исключили госпиталь? — думал он, стараясь отвлечься. — На больничной пижаме нет ни погон, ни эполетов».

Баня… Страдающее сознание зацепилось за это слово, не желая думать о морге, и тут же всплыло воспоминание о недавних посиделках со звездными приятелями.

«Три генерала под окном трындели поздно вечерком», — хмыкнул он, припомнив глупый разговор после очередного посещения парной.

— Вся наша жизнь, награды и звания, не говоря уже о миллионах жертв, о последовательном выбивании русского народа, — сказал тогда Сеня, — проистекает из дикой случайности. Война? Да, но ее предопределила Революция. Революция? Да, но ее предопределила мировая война, начавшаяся с нелепого убийства в Сараево. С ошибки шофера, перепутавшего адрес и привезшего эрцгерцога прямо к магазину, где стоял Гаврила Принцип. Он вышел на улицу и застрелил Франца-Фердинанда первым же выстрелом. Когда думаешь о цепи таких случайностей, невольно забываешь об атеизме.

С Сеней тут же заспорили. Напомнили ему о материалистическом понимании истории, о причинах, а не поводах и прочей ерунде. Но разговор, что называется, запал. Сейчас, на больничной койке, понимая, что незримый рефери открыл отсчет финальных минут, генерал о нем вспомнил. Еще школьником он мечтал отвести руку Гаврилы Принципа, но став постарше, понял, что этого недостаточно. Австрийская оккупация Боснии в 1878 году неизбежно вела к появлению националистов вроде Принципа. Если бы тогда укоротить жадные австрийские руки, затоптать этот фитиль к пороховой бочке Европы…

«Лишь бы не было войны!» — этот пораженческий лозунг возник из неимоверных страданий, выпавших на долю русских, украинцев, белорусов в XX веке, заставивших их забеспокоиться о выживании как народов. Умирающий генерал это слишком хорошо понимал, но сердцем принять не мог. И мучился от собственного бессилия.

Он вздохнул и замер — грудь сковал спазм. Слова застряли в горле, вместо них вырвался только сиплый клекот, в глазах медленно темнело. Последним усилием воли он потянулся к лекарствам на прикроватной тумбочке, но рука бессильно упала вниз.

Свет в конце тоннеля не пропадал, а разгорался с каждым мгновением. Жизнь после смерти, вопреки его мировоззрению, оказывается, существовала, и он принял это как новую вводную.

— Мы еще повоюем!

Вторые сутки жесточайших боев подходили к концу. Все три гребня Зеленых гор и пространство между ними, заросли кукурузы и стройные ряды виноградников, окопы и редуты — все превратилось в месиво из развороченной земли, древесной трухи, осколков чугуна и мертвой плоти, обильно политое дождем и кровью. Да, давненько русский флаг не реял над столь ожесточенном сражением — лицом к лицу, штык на штык, не поддаваясь, не отступая. Со времен Бородина, не иначе. Ярость и упорство обеих сторон достигли нечеловеческих высот — обычные люди не могли такого выдержать. Но русский солдат смог. И турецкий — следует отдать ему справедливость — тоже. Картечные залпы в упор, огневые мешки, артиллерийские дуэли, штыковые атаки, контратаки, фланговые удары, беспорядочная рукопашная, устройство наскоро хотя бы подобия брустверов — многие были сложены из трупов, — временное отступление и гибель солдат, гибель офицеров, гибель несчастных коней… Смерть славно попировала на этом клочке болгарской земли, обильная жатва ей досталась. Кругом, куда ни кинь взгляд — тысячи тел калужцев, владимирцев, эстляндцев и ревельцев в окровавленных и измазанных грязью темных мундирах, множество красных фесок убитых врагов, кишки, озера крови, оторванные руки-ноги. Иной раз и не разберешь, кого видишь — русского или турка, настолько безжалостно расправлялось с человеком придуманное им же оружие. Ад! Кромешный ад!

И все бессмысленно. Все жертвы напрасны. Эти медные лбы, эти бездарности, эти скоты в аксельбантах, завистливые ничтожества, они так и не прислали мне подкреплений.

С самого начала знал, что так выйдет. Честно признаться, глодали меня сомнения в успехе предприятия, но мы смогли. Мы сдюжили! Несмотря на дождь, превративший склоны в вязкую массу! Мы лихо навалились на вражеские окопы, сходу взяли все три гребня, заткнули пасти турецким пушкам, уже видели окраины Плевны. Но дорого встали нам залитые кровью редуты Исса-ага и Кованлек — полки уменьшились до батальонов! Под грохот барабанов, с развернутыми знаменами мы двигались вперед. Подкрепления! Одна свежая бригада, и мы ворвались бы в паникующий город.

Но в ставке шел пир горой, там праздновали день тезоименитства императора, и шампанское лилось рекой, в то время, когда здесь бурным потоком лилась русская кровь. Главнокомандующему и его подпевалам было не до того, чтобы держать руку на пульсе ожесточенной битвы. Ничего лучше не придумав, как долбиться в лоб в Гривицкий редут, заваливая его трупами румын, упустили момент, когда чаша весов качнулась в нашу сторону — здесь, на Зеленых горах. Победа была так близка, и мы ее упустили. А теперь не имели сил сохранить даже то, чего добились. Осман-паша бросал в атаку на наши позиции все новые и новые таборы. Орда! На нас накатывалась по меньшей мере половина плевенского гарнизона, а ставка бездействовала. «Авось пронесет!» — так рассуждали, не ведая о том, что творят.

Я чувствовал, как гнев наводнением заливает все мое существо без остатка. Знал за собой такой грех, боролся с ним всю жизнь, не давая ему лишить меня трезвости мысли, столь необходимый в пылу сражения. Хотелось сунуть голову в ведро с холодной водой, да только где ее взять — солдат нечем поить, нечем раны промыть…

Белый мундир весь в грязи, и эта неопрятность отчего-то теребила душу как заноза. Три коня подо мною убило за прошедшие сорок часов. Полетал с седла, извалялся в земле, шинель изодрал так, что пришлось выбросить.

Солдаты взмолились:

— Вашество! Себя не жалеете, животину пожалейте. В вас же прицельно бьют. Все знают белый мундир Ак-паши.

Пришлось уступить, тем более что надобность лично вести роты в атаку отпала — к ночи 30-го августа мы перешли к обороне, надеясь сохранить достигнутое. Окапывались. В ход пошло все — манерки, штыки, вражеские сабли и ятаганы, пальцы, ногти…

Боже, но как же терпелив русский солдат! Сколько в нем внутренней силы! Его воля, его способность все превозмогать наводят страх на врага, лишают его мужества. Мимо меня провели под руки раненого с пробитой навылет шеей и непокрытой головой — он ругался на истомленных товарищей за то, что отняли у него ружье. Как можно не побеждать с такими молодцами⁈

— Господин генерал!

Я обернулся — меня окликнул порученец командира 4-го корпуса, генерал-лейтенанта Зотова, фактически руководившего всем сражением под Плевной. Чистенький офицерик, без пятнышка на мундире, сапожки блестят, не то что мы — вылитые оборванцы!

— Мне приказано передать вам записку.

Клочок бумаги показался мне пудовой гирей:

«По приказанию Великого Князя главнокомандующего, если вы не можете удержаться на занятых вами позициях, то начните, но, по возможности, отнюдь не ранее вечера, медленное отступление к Тученице, прикрываясь конницей Леонтьева».

Из моей груди вырвался полурык, записка полетела на землю.

— Что ответить Его Превосходительству? — испуганно спросил посланец.

— Передайте ему на словах так: если вы способны превратить победу в поражение, то прошу меня уволить!

Стоявшие вокруг офицеры моего штаба дружно охнули. Порученец скотины Зотова поспешил ретироваться. Мы вернулись к наблюдению за полем боя.

Пули засвистали над головой все чаще и чаще — турки подбирались с фланга ко второму редуту на среднем гребне. Таким манером они нас быстро отправят на свидание к своему Аллаху.