Внедроман 2 - Алексей Небоходов
Сергей тихо хмыкнул, возвращая папку на место. На его лице читалось уважение и лёгкая зависть к тому, с каким размахом Михаил развивал культурно-экономическую схему:
– Да, Миша, далеко пойдёшь. Скоро студенты из МГИМО к тебе на практику записываться будут.
– Лишь бы из КГБ не записались, – улыбнулся Михаил, снова погружаясь в подсчёты. – А студенты пусть идут. Будем готовить кадры для советского валютного символизма.
Сергей покачал головой и направился к выходу. Уже закрывая дверь, он бросил на прощание:
– Считай аккуратнее, Миш. А то лишнюю сотню припишешь, потом не докажешь, что просто бухгалтер, а не валютный спекулянт.
Михаил проводил Сергея ироничным взглядом и вновь сосредоточился на цифрах. Каждый показатель наполнял его профессиональной гордостью.
В конце концов, он создавал не просто кассовые расчёты, а новую модель советского культурного обмена – масштабную, прибыльную и невероятно поэтичную. Михаил с каждым днём убеждался, что проект был не только финансово выгодным, но и важным для укрепления дружбы народов во всей Европе.
А что такое дружба народов без валюты? Пустая трата времени и сил, решил Михаил, уверенно нажимая на клавиши и продолжая важный международный подсчёт.
Вечером кабинет нарушил резкий телефонный звонок. Михаил вздрогнул, как физрук, вызванный к директору отчитываться за соревнования, на которых не был. Взяв трубку, он сразу понял, кто звонит – голос звучал холодно и официально, словно зимний портрет Дзержинского в кабинете начальника КГБ.
– Добрый вечер, Михаил Борисович, – произнёс сотрудник первого управления так, будто вечер добрым вовсе не был. – Это товарищ Формалинов из первого управления. Доложите, как проходит подготовка следующей партии культурных материалов и текущие валютные поступления. Коротко, ясно, по сути.
Михаил мгновенно выпрямился, словно докладывал не рядовому сотруднику спецслужбы, а лично генсеку:
– Следующая партия материалов отправится в Хельсинки через три дня, – отчеканил он слова, будто надпись на медали. – Агитация сельского быта, символизм, сантехническая тематика. Валютные поступления стабильны и соответствуют плану.
– Хорошо, – ответил голос с теплотой бухгалтера, принимающего отчёт. – Документы ведёте аккуратно?
– Безукоризненно, товарищ Формалинов, – твёрдо произнёс Михаил, мысленно представив свои идеально разложенные папки, к которым не придрался бы и сам Андропов. – Каждая копейка под контролем.
– Замечательно, – подтвердил голос сухо, словно объявляя результаты шахматного турнира ветеранов партработы. – Ждите дальнейших указаний.
Разговор завершился резким щелчком, и Михаил облегчённо вздохнул, положив трубку, будто завершил прямой эфир на центральном телевидении.
Откинувшись в кресле, он медленно пролистал документы, справки и договоры с удовлетворением человека, завершившего трудную, но выгодную сделку. Каждый лист свидетельствовал об идеальной прозрачности его отчётности – такой прозрачности, за которой скрывалась не культурная программа ЦК, а советская эротика, старательно замаскированная под сельский символизм.
Переложив последнюю папку, Михаил удовлетворённо кивнул – этих бумаг хватило бы на кандидатскую диссертацию по внешнеполитической экономике. Закрыв ящик стола, он ощутил приятную усталость сантехника, который целый день чинил не трубу, а нефтепровод.
– Советская эротика становится главным экспортным товаром, – тихо произнёс он, пробуя эти слова, словно коньяк, ранее существовавший лишь в мечтах, а теперь материализовавшийся в его отчётах и расчётах.
Встав из кресла, Михаил оглядел кабинет, недавно ставший похожим на штаб министерства внешней торговли. Пачки валюты, аккуратные папки, калькулятор – всё выглядело настолько официально, что Михаил иногда сомневался, не является ли он высокопоставленным чиновником, забывшим об этом после долгого заседания.
Выключив настольную лампу, Михаил направился к двери. Закрывая кабинет, он повернул ключ в замке с серьёзностью человека, хранящего секретные протоколы Совета Безопасности ООН, а не отчёты о доходах от советских фильмов для взрослых.
Спускаясь по лестнице, Михаил неожиданно ощутил уверенность и спокойствие. Впервые он полностью контролировал ситуацию – теперь он был не простым руководителем любительского фотокружка, а директором прибыльной внешнеэкономической структуры под негласной поддержкой первого управления КГБ.
От осознания этого факта на его лице появилась лёгкая, почти счастливая улыбка, будто он окончательно понял, что занимается не просто важным делом, а создаёт историю советского внешнеэкономического успеха.
Шагая по вечернему городу, Михаил уже представлял, как завтра продолжит расширять рынок сбыта, превращая советский символизм и сантехническую тему в мировой культурный феномен. Теперь он точно знал, что каждый кадр, каждая кассета, каждое заседание творческого объединения «Открытость» приближает его не только к финансовому благополучию, но и к международному признанию.
И даже если признание это выражалось исключительно в пачках валюты и сдержанном одобрении первого управления, оно было для Михаила не менее ценным, чем орден Трудового Красного Знамени, о котором он когда-то мечтал.
Глава 10. Франция нам поможет
За год предприятие Михаила разрослось, превратившись из подпольной авантюры в почти премиальный экспорт советского эротического абсурда. Правда, со стороны это выглядело так же, как «Запорожец», подкрашенный под «Мерседес». Но деньги шли исправно, чиновники предусмотрительно слепли, а КГБ, само удивляясь собственной лояльности, продолжало прикрывать эту киноэпопею. Европа, уставшая от официального разврата, впитывала советскую эротику так же жадно, как советские граждане импортные джинсы на чёрном рынке.
Особенно полюбились западным зрителям художественные эксперименты вроде «Любви комбайнёра» и «Иронии Либидо». Михаил гордо отмечал, что сценарии, рождённые за кухонной рюмкой водки, стали культурным мостом от колхоза до кабаре. Французы, немцы и финны были очарованы экзотикой советского сельского хозяйства и абсурдной романтикой провинциального быта, особенно когда колхозницы цитировали Маркса в неглиже, а трактористы выражали классовое сознание «революционными позами».
Успех был так велик, что даже старый проныра Фрол Евгеньевич начал уважительно называть его Михаилом Борисовичем. Конотопов каждый раз вздрагивал от этого, словно услышав свою фамилию на партсобрании, но тщательно изображал важность, поправляя дорогой, нелепый галстук.
Компания друзей тоже изменилась. Алексей, сохранивший фарцовщицкий азарт, открыто цитировал французских философов и пил исключительно коньяк, надеясь быстрее интегрироваться в культурную элиту. Сергей, помимо технических махинаций, выучил пару английских фраз, которыми развлекал иностранных партнёров: «Ю а вери велкам, май френд!» и «Летс гоу, плейбой!». Западные гости неизменно смеялись и восхищались, дегустируя советскую водку и баклажанную икру под разговоры о процветании совместного кинематографа.
Михаил считал торговлю отечественной эротикой своеобразной формой патриотизма, мягкой силой, способной подточить капитализм изнутри. На это Алексей ехидно замечал: «Ещё пара фильмов, и Европа рухнет от зависти к нашим колхозницам».
Однако за шутками скрывалась серьёзность намерений. Михаила ждала командировка в Париж – город кино, вина и непристойностей. Там он намеревался договориться о
