Хозяйка не своей жизни. Развод, проклятье и двойняшки - Дарья Мухина
С собой и с ребёнком у меня тоже всё было хорошо. Я просыпалась бодрой, как будто меня катали на тёплой волне. Даниэль вливáл в меня силу — настойчиво и аккуратно, как учил Лайонел. Мы с сыном делали это теперь каждое утро — сначала он смущался, хотя делал вид, что нет; потом перестал. У него получалось хорошо: ровная, тёплая струя магии входила в мой контур, укладывалась в привычные узлы, укрепляла там, где тонко. Я чувствовала, как сила поднимается от пупка к груди, расправляет лопатки, успокаивает виски. Ребёнок под ладонью отвечал лёгким пушистым шевелением, не толчок, а именно шевеление, как снег, который катают птицы крылом.
Однажды после занятия Адриана, сжав пальцы в кулачок, села рядом на край кушетки.
— Мам, — сказала она, не глядя на меня, — а можно я попробую вместе с Дани? Мы с ним… ну, когда вместе, выходит по-особенному.
Я знала это «по-особенному». Их связка — вода и огонь — работала как песня, сложенная в два голоса. Но мысль о двух потоках сразу тревожила: я хоть и маг, но не лавина, и во мне живёт ещё одно, маленькое «я», которому нужна ровная дорога. Я глубоко вдохнула и… побоялась. Честно.
— Пока нет, — ответила я тогда. — Я подумаю, хорошо?
Подумала. И отправилась к Кайонелу, потому что он — тот, кто слышал истории, до которых я не дотягиваюсь. Мы стояли в оружейной, он проверял крепления на ремнях.
— Слышал, — сказал он, не поднимая глаз, когда я рассказала. — О таком слышал. В нашем роду так принято… Если вливать в тело беременной силу мерно, ребёнку это помогает. Тебе самой тоже. Главное — мерно и под присмотром. Ты маг, но не очень сильный — тут не нужно много, нужно ровно. Их сила тебе не повредит, если они будут слушаться. А они у тебя слушаются.
— Иногда, — сказала я и улыбнулась.
— Иногда достаточно, — сухо отозвался он и наконец поднял взгляд. — Я буду рядом.
Это «я буду рядом» прозвучало так спокойно, что я, кажется, вздохнула ровно на два пальца длиннее, чем обычно.
На следующий день мы попробовали. Я легла на ту же кушетку, что и всегда, только вместо привычного утреннего света комната была наполнена мягким вечерним. Мария принесла горячую воду, поставила отвар; Кайонел занял место у окна, как будто просто смотрит на двор, но я чувствовала, как он считывает воздух. Даниэль сел справа, Адриана — слева, положила ладонь на мой живот. У детей в такие минуты одинаковые лица — сосредоточенные.
Потоки пошли. Огонь Даниэля — не жгучий, а обволакивающий, как печное тепло; вода Адрианы — прохладная, чистая. Потом, на выдохе, я позволила им встретиться. Это было похоже на то, как в стеклянном сосуде осторожно вливают синюю и золотую краску, — они не смешиваются, но играют рядом, перекатываясь бликами. Не вспышка, не кипение; наоборот — тихий, мудрый разговор двух стихий, которые знают, где чья граница. Тепло и прохлада по семейному разместились у меня под сердцем, и ребёнок отозвался уверенно, привычно.
— Хорошо, — сказала я и поймала на себе взгляд Марии — влажный от облегчения. — Очень хорошо. Молодцы, мои.
Даниэль выдохнул так шумно, будто нёс что-то тяжелое и, наконец, поставил. Адриана светло улыбнулась, немного устало.
— Получилось, — шепнула она. — Мам, получилось.
Я кивнула. И подумала, что напишу об этом Лайонелу — подробное, без лишних слов письмо, как он любит, с чёткой схемой, с нашими наблюдениями. Только писать оказалось некому. Его письма не приходили второй день. Третий. Сначала я списала это на завалы в столице — там не просто тянут канаты, там ими душат. Потом на занятость: он такой, когда углублён в работу, что может забыть поесть. Но ночами я просыпаласьот мучающей бессонницы. Я не люблю отсутствие новостей. Оно пахнет бедой. Я уговаривала себя не выдумывать. Я уговаривала себя, что «нет письма» — не значит «плохо». Делала вид, что верю, и делала всё, что могла сделать здесь: дышала, ела, спала и держала дом.
Шум, тем временем, удалось утихомирить. Королевское подтверждение мы подшили к каждому ответу, поставили печати — и дворянские письма сменили тон: с «требуем объяснений» на «благодарим за меры». Родители обычных детей уехали домой после того, как увидели своих, — кто с пирожком в руке, кто с новой повязкой на волосах, кто с ещё одним разом услышанным от меня: «да, безопасность усилена, да, у нас королевская стража на воротах». Вечером второго дня в коридорах уже снова смеялись — не громко, но смеяться начали. Я в такие минуты обычно прошу судьбу о самом простом: чтобы смех задержался в доме подольше.
С Эдриком мы виделись мельком — он всё ещё «вежливый наблюдатель», присланный «для связи», как выразился королевский секретарь. Пил чай, смотрел на сад, задавал наивные вопросы. Я отвечала аккуратно, оставляя в разговоре пару ниточек, на которые может клюнуть тот, кто тянет. Вечером я спросила у Кайонела:
— Ну?
— Молчит, — ответил он. — Или вместо него говорят другие.
Я возвращалась в свои комнаты и позволяла себе минуту тишины. Знаете, как звучит дом после бурь? Он не молчит — он звенит тёплой посудой, шепчет тканью, вздыхает лестницами. Я прислонялась плечом к косяку и слушала это. Ребёнок ворочался, как рыба в глубокой воде, и мне казалось, что он понимает — всё это для него тоже. «У тебя будет дом, — думала я. — И брат с сестрой, которые умеют держать силу. И отец, который держит слово».
— Письмо не пришло? — спросила тихо Мария, заглянув в дверях.
— Не пришло, — сказала я. — Придёт.
— Придёт, — кивнула она. — И если нужен чай — я поставлю.
— Нужно, — призналась я и улыбнулась. — И, Мария… я видела, как он на тебя смотрит.
Она вспыхнула — не ярко, но красиво. Взрослая женщина, а краснеет, как девочка.
— Кайонел, — уточнила она, будто у меня есть сомнения.
— Кайонел, — подтвердила я. — Вы… красивые. Я рада, что вышла за него
— Я тоже, — сказала Мария.
— И слава богу, — ответила я. — Влюблённым
