Внедроман 2 - Алексей Небоходов

– У нас тут митингов не бывает, Алексей Григорьевич. Место строго производственное. Пора прекратить ваши кинематографические эксперименты. Народу не нравится.

– Народу? – удивился Алексей. – Какому народу, Степаныч? Ты сам наше кино смотрел?

– Я? Нет! – Степаныч замотал головой, краснея. – Мне нельзя, я человек советский, семейный.

– Ну вот, – улыбнулся Алексей и похлопал его по плечу. – А говоришь «народ». Сам не видел, а осуждаешь. Не советский подход, Степаныч.

Оперативники продолжали щёлкать своими «Зенитами», фиксируя каждое движение и жест.

К обеду Кузнецов уже изучал первые фотографии и заметки, разложив их по столу. Он сосредоточенно делал пометки в красной тетради, создавая краткие характеристики под каждым изображением:

«Сергей Петров – весел, нахален, подозрительно спокоен. Возможны криминальные связи. Шутит про овощи, морально устойчив».

«Ольга Петровна – нервничает, оправдывается, пытается убедить в невиновности даже охранника. Имеет отношение к художественной части. Потенциально слабое звено».

«Алексей – осторожен, скрытен, играет простака. Постоянно поправляет очки, вероятно, нервная привычка. Требует отдельного внимания».

Кузнецов долго смотрел на фотографии, пытаясь разглядеть в простых людях нечто более серьёзное, чем банальный моральный упадок.

Закрыв папку и убрав её в сейф, он тяжело вздохнул:

– Вот времена пошли. Вместо шпионов и диссидентов ловим комбайнёров и киношников. Ну и служба.

Кузнецов покачал головой и вышел из кабинета, понимая, что это абсурдное расследование надолго и простым не будет.

В отделе КГБ постепенно установилась несерьёзная атмосфера. Казалось бы, учреждение солидное, а настроение сотрудников напоминало собрание весёлых друзей, обсуждающих юмористический фильм. Причиной стало дело, которое с лёгкой руки вечно улыбающегося лейтенанта Корнеева окрестили «Любовь и кабачки».

Корнеев вообще отличался высоким чувством юмора и полной неспособностью воспринимать мир серьёзно. Сейчас он стоял в коридоре с кружкой чая, увлечённо рассказывая молодым оперативникам новые подробности съёмок на овощной базе.

– Ну вы только представьте, товарищи! – оживлённо говорил Корнеев, размахивая руками. – Стоит старый, ржавый комбайн, уже даже не ездит, а на нём герои решают заняться любовью. Причём не простой любовью, а пролетарской, я бы даже сказал – социалистической! Представляете, какие кадры получаются? Такое кино сразу можно отправлять на зарубежные фестивали под заголовками «Любовь среди капусты» или «Картофельная страсть»!

Молодые оперативники вокруг лейтенанта дружно смеялись, подхватывая и дополняя его шутки.

– Знаешь, Ваня, – поддержал разговор капитан Сомов, солидный и полноватый, с большим опытом, – думаю, они выражают культурный протест против серости жизни. Вместо скучных лозунгов устраивают революцию в области искусства и сельского хозяйства. «Комбайнёры любви» – звучит красиво и идейно.

– Точно, Сомов, – кивнул Корнеев. – Любовь и труд идут рука об руку. Их даже похвалить можно за необычный подход к воспитанию масс. Главное, чтобы народ не остался равнодушным к проблемам овощеводства. Пора поднимать престиж колхозов, и они нашли креативный способ.

– Да уж, – со смехом вмешался обычно тихий лейтенант Петров, – я даже слышал, что председатель колхоза выделил им трактор и доярок для съёмок. Представляете картину: комбайн едва на колёсах, а режиссёр требует от доярок выразительности и любви к сельхозтехнике!

Все снова засмеялись, словно картина ожила перед ними. В этот момент мимо прошёл Леонид Кузнецов, бесстрастный и серьёзный. Он не улыбнулся и лишь слегка поморщился от очередной шутки.

– Добрый день, Леонид Борисович! – громко поприветствовал его Корнеев, не скрывая весёлости. – Как вам наше дело «Любовь и кабачки»? Тянет на «Фитиль» или на «Ералаш», как считаете?

Кузнецов остановился, внимательно посмотрел на Корнеева и спокойно произнёс:

– Знаете, товарищ Корнеев, самое опасное преступление то, которое выглядит глупым и нелепым. Вы смеётесь, а потом окажется, что за всем этим скрывается нечто серьёзное. Вот тогда никому уже не будет смешно.

Корнеев растерянно улыбнулся, пытаясь понять, шутил Кузнецов или говорил всерьёз, но тот уже развернулся и ушёл в кабинет.

– Вот и поговорили, – озадаченно произнёс Корнеев, пожимая плечами. – Леонид Борисович всегда настроение испортит. Человек-загадка.

Тем временем Кузнецов сидел в кабинете и аккуратно записывал услышанное в блокнот. Почерк его был чёткий, а каждое слово стояло на месте. Он отметил, что атмосфера в отделе стала ироничной и беспечной – совершенно не соответствующей серьёзности дела.

Вечером, когда сотрудники разошлись и в коридорах погас свет, Леонид снова перебирал документы и фотографии. Он перечитал свои заметки, пытаясь понять причину легкомыслия коллег.

Перед ним лежала фотография Михаила Конотопова у ангара. Леонид долго смотрел на это спокойное лицо, пытаясь понять, что скрывает за собой кажущаяся нелепость происходящего.

«Что-то тут не так, – думал он. – Не бывает такой уверенности без основания. За всей этой бутафорией явно стоит нечто серьёзное».

Закрыв папку и убрав её в сейф, он ощутил, как раздражает его весёлость и ирония коллег. Леонид не разделял их беспечности и чувствовал тревожную нотку в абсурдности происходящего.

Кузнецов тяжело вздохнул, закурил и откинулся на спинку кресла. Офис погрузился в сумерки и тишину. Он сидел неподвижно, мысленно собирая этот запутанный паззл.

«Не нравятся мне эти кабачки и комбайны, – думал он, выпуская дым. – Слишком много шуток, слишком мало серьёзности. Значит, нужно копать глубже».

Сигарета тлела в его пальцах, а Леонид медленно погружался в размышления, понимая, что это дело может быть серьёзнее, чем предполагают его коллеги.

Ранним утром Михаил стоял с Владимиром Фёдоровичем возле ангара, который казался главной съёмочной площадкой советского кинематографа. Покосившиеся ворота были слегка приоткрыты, за ними – стопки пустых ящиков и перевёрнутых поддонов. Михаил смотрел на это с восторгом, будто видел декорации грандиозного исторического фильма.

– Владимир Фёдорович, смотрите! – улыбаясь, говорил Михаил, размахивая руками. – Здесь начнётся наше новое кино, которое прославит вашу базу на всю Москву, а может, и дальше!

Владимир Фёдорович слушал внимательно, кивая с подростковым азартом.

– Знаешь, Миша, я ведь смотрел твои «комбайнёрские страсти», – тихонько засмеялся он, оглянувшись. – На закрытом просмотре в Дедрюхино был. Мне понравилось! Настоящее искусство. Даже жена заметила, что после просмотра домой я вернулся весёлым и бодрым. Правда, она не знает, где я был и что смотрел.

Михаил подмигнул директору и хлопнул его по плечу:

– Вот видите! Наше кино – новый взгляд на жизнь советского человека. Мы показываем, что он творческий, свободный и эмоциональный. А овощебаза – идеальное место. Здесь и свет, и фактура, и атмосфера подходящая.

– Атмосфера, да, – с восторгом повторил Владимир Фёдорович, словно пробуя слово на вкус. – Прав ты, Миша, именно атмосфера. Творческая и раскрепощённая. Думаю, нам нужно чаще проводить закрытые просмотры. Жизнь у людей тяжёлая, скучная, а тут такое искусство! Кто бы мог подумать, что сельхозтехника впишется в художественный замысел.

Михаил звонко рассмеялся и развёл руками:

– Конечно вписывается!