Внедроман 2 - Алексей Небоходов
Ольга коротко и болезненно вскрикнула, метнувшись к Михаилу и едва не сбив с ног сотрудника в штатском. Тот ловко схватил её за плечо, сдержав порыв. Она закрыла лицо руками и безудержно зарыдала. Конотопов почувствовал странное спокойствие, словно давно ожидал такого исхода. Он молча смотрел на Ольгу, и в его обычно расчётливых глазах мелькнула непривычная растерянность и теплота, будто взглядом он пытался передать ей последнюю, самую важную инструкцию, которую не успел произнести вслух.
– Миша! – выкрикнула Ольга, сумев ухватиться за его руку, но её тут же резко оттолкнули. Бывший олигарх в ответ лишь слабо и печально улыбнулся, как человек, заранее знавший финал пьесы, но всё равно надеявшийся на другой исход.
Оперативники тем временем быстро и методично начали обыск. Они двигались синхронно, с почти художественной грацией людей, измученных многократными повторениями одних и тех же действий. Один открыл шкаф, заглянул внутрь, отогнул подкладку пальто и хмыкнул. Второй молча принялся за комод, и вскоре на полу уже лежали аккуратно перевязанные резинками вещи и записная книжка с оторванной обложкой.
Документы из-под подушек дивана легли грубой стопкой посреди стола, словно в ожидании своей участи. Один из оперативников перебирал их пальцами, тихо подсвистывая себе под нос нечто далёкое от мелодии. Катушки с киноплёнкой, аккуратно подписанные рукой Сергея, методично пересчитывались, проверялись и обнюхивались, словно могли взорваться от неосторожного взгляда. Камера щёлкала непрерывно, создавая ощущение съёмок пародийного документального фильма «Гражданская чистка. Серия первая: кинорежиссёр против системы».
Молодой подтянутый сотрудник что-то быстро записывал в блокнот, поджимая губы и покачивая головой, словно каждое слово давалось ему с трудом. Второй, постарше, в очках и с выражением педантичного библиотекаря, фотографировал всё подряд, иногда цокая языком от неудовольствия. Михаил не сопротивлялся, наблюдая за этим действом с ироничной отстранённостью человека, который смотрит из далёкого будущего, где подобные события давно утратили значение.
– Всё забрали? – бросил кто-то из оперативников.
– Да вроде всё, – буркнул фотограф, закрывая коробку с папками.
Михаила вывели из квартиры так же быстро и профессионально, как проводили обыск. Дверь тяжело захлопнулась, и в наступившей тишине отчётливо поскрипывал паркет и мигала лампочка в коридоре, подавая отчаянные сигналы SOS.
Ольга медленно опустилась на диван, всё ещё хранящий тепло Михаила, и вновь закрыла лицо руками. Слёзы текли горько и неудержимо, размывая косметику. Квартира словно мгновенно опустела, а недавно уютная мебель теперь смотрела на неё холодными, отчуждёнными глазами свидетелей её личного поражения.
Она оглядела стол, заваленный теперь ненужными бумагами и перевёрнутыми кассетами, словно отыгранный кадр. Радио молчало, и это безмолвие резало слух острее криков. Казалось, сама комната, недавно ставшая студией и сценой, замерла в нерешительности, не понимая, продолжать ли ей играть в комедию, незаметно перешедшую в трагедию.
Ольга вдруг ощутила, как привычная, тщательно выстроенная жизнь рухнула за одно мгновение. Что-то внутри оборвалось навсегда, будто перерезали туго натянутую нить. Она подняла голову, всмотрелась в нерешительно мигающую лампочку и тихо прошептала:
– Как же теперь, Миша?..
Эти слова, сказанные почти шёпотом, прозвучали с такой растерянностью, что даже стены, казалось, сжались от жалости. Вопрос не имел адресата, но он заполнил комнату тяжёлым, давящим смыслом. В нём было всё: страх, одиночество, обида и наивная надежда на то, что случившееся лишь недоразумение, которое однажды можно будет вспоминать с улыбкой.
Ольга посмотрела на разбросанные бумаги, сдвинутый табурет, на распахнутую дверь, за которой уже не было Михаила. Он исчез так стремительно, будто никогда и не существовал. Осталась только пустота, запах его одеколона и её руки, до боли сжатые в кулаки. Воздух застрял в горле, а в груди поднимался тяжёлый, сырой крик, не способный вырваться наружу.
Она снова прошептала:
– Миша…
Теперь это было уже не обращение, а застывшее имя на табличке, метка на чемодане без владельца, эпиграф к фильму, которого больше не будет.
Ответа не последовало. В квартире, кроме неё, не осталось никого, кто мог бы объяснить, успокоить или хотя бы налить стакан воды. Изредка доносились приглушённые голоса соседей за стеной – там жизнь текла своим чередом, словно мир не заметил, что здесь только что оборвалась чья-то судьба.
Комната пахла тревогой и выгоревшей киноплёнкой, будто фильм, который так любил Михаил, закончился и теперь беспомощно вращает пустую бобину. Только мигающая лампочка продолжала беззвучно подавать сигнал, не надеясь, впрочем, быть услышанной.
Вечер постепенно стирал очертания вещей, превращая их в зыбкие силуэты. Дневной свет уступил место тусклому освещению лампы с потрескавшимся абажуром, отбрасывавшей беспокойные тени.
Раздался звонок в дверь. Сначала неуверенный, почти робкий, затем чуть настойчивее. Ольга вздрогнула, будто звук пришёл из другого измерения. Она медленно встала, пошатываясь, подошла к двери и, не глядя в глазок, повернула замок.
На пороге стояли Алексей, Сергей, Катя и Елена. В их лицах смешались тревога, вина и бессилие. Никто не произнёс ни слова. Ольга отступила, пропуская гостей внутрь.
Первым вошёл Алексей, за ним осторожно шагнул Сергей. Катя и Елена замыкали шествие, словно надеясь остаться незамеченными, хотя спрятаться было уже невозможно. Четверо замерли у порога, осматривая разгромленную комнату.
Ольга снова опустилась на диван, словно ноги больше не могли держать её. Она обхватила себя руками, будто пытаясь удержать то, что готово было разлететься. Медленно подняла глаза – опухшие, красные, почти ослепшие от слёз. Взгляд её скользил по лицам, пытаясь понять, кто они – свои или чужие, те, кто принесёт облегчение, или те, кто только усугубит одиночество.
– Мишу забрали… – выдохнула она сквозь рыдания. Голос дрожал, словно каждое слово проталкивалось через узкое горло. Казалось, если замолчит, всё случившееся окончательно станет правдой.
Фраза повисла в воздухе, окутанная мучительной тишиной. Никто не решался нарушить молчание, ожидая, что другой найдёт подходящие слова. Алексей первым справился с оцепенением, вытащил мятую пачку сигарет. Руки его дрожали не от страха – от злости. Он прикурил и произнёс спокойно:
– Дождались. Я думал, времени больше. Видимо, кто-то проболтался или просто подошла наша очередь. Конечно, могли бы без цирка. Но им надо было громко, с ордером и камерами.
Сергей сел рядом с Ольгой и взял её за руку. Пальцы у него были тёплыми и цепкими.
– Они что-то конкретное сказали? – спросил он.
– Только фамилию и что в интересах следствия, – её голос снова сорвался. – Он даже не сопротивлялся. Смотрел, будто прощался, будто хотел, чтобы я запомнила.
Катя стояла у стены, сжав кулаки. В её глазах была бессмысленная злость. Елена молча стояла у окна,
