Деньги не пахнут 5 - Константин Владимирович Ежов

Ответил не Киссинджер, а Шульц – суховатым, немного уставшим голосом старого государственного мужа, видевшего слишком многое:

– Конечно нет. Просто стандартная проверка фактов.

Он обернулся к Киссинджеру, словно защищая старую ученицу:

– Генри, неужели ты действительно веришь, что это правда?

Киссинджер медленно снял очки и протёр их безупречно чистым платком. Его голос был ровен, но под поверхностью сквозило нечто тяжёлое, неумолимое:

– Это вопрос не веры, Джордж. Это вопрос дела.

В груди что-то гулко отозвалось – будто сердце не соглашалось с тем, что произносили уста. Он наблюдал за Холмс много лет, видел, как из хрупкой, нервной девушки она превратилась в символ новой эры. Как её идеи росли, обретая плоть и силу, словно семена, проросшие в каменной трещине.

И теперь? Теперь под этими блестящими листьями могла скрываться гниль.

Внутри него всё боролось – уважение, гордость, вера… и страх. Не за компанию, не за прибыль – за собственное имя, за ту тонкую нить, которая связывала прожитую жизнь с понятием чести.

Девяносто один год. Время, когда хочется оставить после себя что-то чистое, безупречное, полезное. Но если хоть слово из той статьи окажется правдой – всё, что было создано, рассыплется в пыль, а имя, некогда олицетворявшее мудрость, обретёт привкус позора.

– Репортёр исказил факты, – произнесла Холмс, стараясь придать голосу уверенности, но в нём проскользнул едва уловимый металлический оттенок тревоги.

– Именно поэтому, – спокойно ответил Киссинджер, – нужно всё проверить. Если статья лжива, этот материал станет лучшим доказательством невиновности. Речь идёт не о наказании, а о правде.

Наступила тишина – вязкая, густая, будто в комнате внезапно выключили кислород. Шульц нахмурился, но возражать не решился. Остальные члены совета переглядывались, стараясь не встречаться глазами ни с Киссинджером, ни с Холмс.

Щёлкнула дверь. В комнату вошли двое. От их шагов по полированному полу пошёл глухой, размеренный гул.

Киссинджер взглянул на часы. Одиннадцать минут – ни больше, ни меньше.

Он поднял глаза, протянул распечатанную статью первому вошедшему сотруднику "Теранос" и сказал тихо, но отчётливо, каждое слово будто резал воздух:

– Скажите, в этом тексте речь идёт о вашей компании?

Мужчина замер, моргнул, взгляд метнулся по строчкам. Бумага чуть зашуршала в его руках, как сухой лист под ветром. На мгновение запахло типографской краской и потом – запахом страха, тонким и горьким, каким пахнет внезапно распахнутая правда.

В зале повисла тишина, словно кто-то перекрыл воздух. Бумага в руках первого сотрудника всё ещё тихо шуршала, когда тот уверенно произнёс:

– Похоже, это совсем не про "Теранос". Работаю здесь уже четыре года, ни разу не слышал ничего подобного.

Слова звучали чётко, с уверенностью, заученной от долгих совещаний и отчётов. Но Киссинджер не спешил расслабляться. Его взгляд – тяжёлый, цепкий – скользнул по лицу молодого человека, выискивая дрожь в голосе, мелькание в зрачках, малейший след неуверенности.

– В каком отделе работаете? – спросил он почти лениво, но в этой лености чувствовалась сталь.

– Простите?.. В отделе продаж, – замялся тот, непонимающе моргнув.

– Где расположен ваш отдел?

– На… на четвёртом этаже.

Очки на переносице Киссинджера чуть опустились. Он медленно повернулся к Холмс.

– Мы находимся на втором этаже, – произнёс он негромко, но в голосе было холодное давление, от которого в комнате будто похолодало. – Работники сидят прямо за этой стеной. Почему же тогда пошли искать кого-то на четвёртый этаж? И почему это заняло одиннадцать минут?

Он говорил спокойно, но в этой спокойности звучал приговор.

С самого начала Киссинджер считал секунды.

В статье, лежавшей на столе, чёрными буквами было выведено:

"Это место – не что иное, как диктатура. Хочешь выжить – стань младшим сыном вассала."

Если бы внутри компании не было страха, стоило бы лишь открыть дверь – и первый встречный мог бы войти. Но нет, они потратили время, чтобы подобрать "правильного" свидетеля, того, кто скажет именно то, что нужно.

Слова Киссинджера, как тонкие лезвия, резали воздух. Несколько членов совета переглянулись; тишина треснула шёпотом сомнений.

– Странно, – первым заговорил бывший сенатор, подперев подбородок рукой. – В такой ситуации искать кого-то на четвёртом этаже – весьма неосторожно.

– Согласен, – кивнул бывший министр обороны. – Выглядит… подозрительно.

Холмс прикусила губу.

– Это… это не было моим распоряжением…, – тихо проговорила она, бросив взгляд на мужчину, который раньше покидал зал. Тот стоял неподвижно, будто мраморная статуя, с каменным лицом человека, осознавшего, что сам усугубил положение.

– Проверим ещё раз, – твёрдо произнёс Киссинджер, глядя прямо на Холмс. – На этот раз – любого, кто ближе всего. Немедленно.

Секретарь, не говоря ни слова, скрылся за дверью и вернулся менее чем через две минуты. Следом вошёл новый сотрудник – молодой, чуть взмокший от волнения, запах пота едва различимо смешивался с ароматом кофе, ещё не выветрившегося в его дыхании.

Процедура повторилась: те же вопросы, та же статья, тот же молчаливый контроль взглядов.

– Как вы думаете, здесь говорится о "Теранос"?

Сотрудник растерянно повёл плечами, будто подбирая слова.

– Сложно сказать… Но вот часть про "секретность" – она действительно похожа. У нас довольно строгие правила. Нельзя использовать флешки, обмен данными между отделами почти запрещён. Всё под контролем.

Кто-то из совета негромко выдохнул. Это звучало правдоподобно, особенно если учитывать характер Холмс. Осторожность и контроль всегда были её сильной стороной, а не признаками тирании.

– А что насчёт наблюдения за сотрудниками? – уточнил Киссинджер.

– Никогда не слышал о таком, сэр.

Глаза старого политика слегка смягчились, и напряжение на его лице ослабло. Но облегчение длилось недолго.

Пауза. Сотрудник поёрзал, словно собирался сказать нечто лишнее. И сказал:

– Не знаю, как насчёт слежки… но увольнения у нас происходят странно часто. Многие замечают, что люди просто… исчезают. Обычно, если человек подаёт заявление, он работает ещё пару недель, но здесь… уходят внезапно, без прощаний. Как будто растворяются.

Тишина ударила в грудь.

Слово "исчезают" будто вспыхнуло неоном в голове Киссинджера – одно-единственное, страшное, холодное.

Сергей Платонов сказал тогда то же самое.

Он поднял взгляд и спросил почти шёпотом, но в этой мягкости слышалась сталь:

– Здесь действительно употребляют это слово – "исчезнуть"?

Сотрудник замялся. Пальцы нервно сжали край листа, ногти заскребли по бумаге.

– Ну… иногда, да. Люди говорят именно так. "Он исчез". Или