Империя Машин: Пограничье - Кирилл Кянганен
Пока он разбирался с внутренним голосом, то, что случилось дальше, «не лезло ни в какие ворота». Он уловил одобрительные возгласы, и недоверчиво привстал на ступени.
Декарт, заливаясь оглушительным хохотом, выполз, поддерживаемый «дружинниками».
– Дружина! Вербуем армию! Но, но! – замотал он указательным пальцем, предугадывая действия Неизвестного, – завтра порешим, мы – спать!
– О чем думаешь? – спросил Декарт, оставшись наедине. Даешь людям загадку, а им нужны ответы. Простые формулы, ты что – никогда не читал историю? Забудь о мотивации. У кого вся жизнь – арена, тот обязательно проиграет. Не человеку, так ситуации. Это природа, брат. От старения не уйдешь.
– Так чего ворошим прошлое? Приятное дело – быть триумфатором.
– Бывай! – Декарт хлопнул его по плечу, – я спать!
Собрание медленно расходилось, а Неизвестный не мог сообразить, как Декарту достается роль организатора повстанческой группировки.
Его обошел пьяница. Две минуты! Что же он наплел?! Заклинания? Метка? Но у него не было метки, или… она вросла… У дома Неизвестный напал на Декарта, чтобы проверить гипотезу. Завернул руки, навалившись сзади, и начал ощупывать тело. Декарт рыкнул, сбивая наездника, и Неизвестный, завалившись, получил тяжеленный удар в бок.
– Благодари сказочников, – проговорил он, снимая кастет, – Складываемые вокруг образа Неизвестного мифы куда лицеприятнее его личности.
Казалось, Декарт владел ситуацией и мог позволить себе вальяжно удалиться, но Неизвестный заметил, что плащ активировал теневой режим. За ними наблюдали. И метка почувствовала «откуда». «Молодец, триумфатор, – произнес Неизвестный, подтягивая хромую ногу. Островной Маяк – там Просветители держат «посылочку». Декарта же следовало отвлечь. Пусть продолжает заводить народ. Может чего накопают в брошенном приюте. Неизвестный поскорее распрощался с товарищем, и пересек склон. Стаи газовых фонарей могли запутать любого приезжего, но Неизвестный предчувствовал свое «сокровище». Полуневидимый, он выкарабкался на покатистое плато. Затем, соорудив из ближайшего дерева шест, перескочил на соседнее предгорье, как учил Альфредо. Вот и новое побережье – шаткой походкой он приблизился к маяку. В метрах ста лениво возводился Ветряк для сбора электричества. «Небось, стараниями торговцев». Стройка пустовала, а дверной проем был запечатан кирпичной кладкой. «Разве это помеха?». Он восстановил в памяти предыдущие перемещения метки, и на месте кирпича отросла ручка, а опоры маяка обнажились до балочных конструкций. «Так просто?» – изумлению Неизвестного не было предела, но, как только он попытался войти внутрь, то почувствовал весь груз сопротивляющейся материи. Казалось, на него взвалились тонны золы, соли и извести. Камни обдирали кожу, кости хрустели, а суставы, минуя вещи, каменели. Он попробовал закричать, но изо рта посыпался мел. «Как я дышу?!» – это рациональное зерно и не позволило ему утонуть. «Старческая» спина согнулась, и он изъял из кожаного сапога кинжал, заклацав острием по впечатывающимся в щеки кристаллам. «Лишь бы зажегся свет!». Ступни деревенели, становясь кладкой чьей-то статуи, он отчаянно забарабанил хлипким ножичком по замешиваемой из его тела глине, пока, внезапно, колом не пробил древесину, и из нее не засочился голубовато-зеленый сок. Утроив усилия, он высвободился из кокона, и плюхнулся на замызганный смолой пол. Он поискал где-же нож – оказалось глинистая тяжесть ног – это следствие его собственной неосторожности. В попытках высвободиться он вонзал лезвия в собственные лодыжки, и тем самым позволял проникать внутрь цементу, смоле, древесному соку? Или… Что-то не сходилось? Он калечил себя, чтобы найти путь к свободе? Крови не было, ранки быстро подживали, но само символическое действие отпечатлелось в памяти навсегда. Неизвестный попробовал встать, и понял, что теперь будет хромать. Он разглядел окружающий его «мир» – всюду царило разложение. Но не упадочное состояние, а природный, смиренный цикл смены поколений. Место, где он был заточен напоминало резервуар. Крохотная ямка, со смолистым раствором по колено. Он должен был сделать какой-то вывод о собственной личности, но не понимал к чему принуждала метка? Или она вовсе не была участником его заточения и освобождения? «Какая-то белиберда! Похоже, в детстве, я слишком много читал книг». «Где Просветители?» – в «инкубаторе» присутствовали только следы одного человека – его самого. «Неужели Декарт опять меня опередил?». Раздосадованный, Неизвестный постучал по «двери», откуда вошел, но материал не поддавался. «Чему ты учишь меня?! Терпению? Смирению? Росту?!» – произнося последнее, размеры зернохранилища помножились в ширь и даль, и Неизвестный обнаружил себя в кунсткамере. Этаком ларце наизнанку, сборище древностей и отпечатков прошлого. Но не всякого прошлого, а его – конкретного прошлого. Известная ему история состояла из памятных изваяний – значимых для духовного становления событий, и экспонатов, чье число не счесть. Похоже, Метка подстраивалась под его восприятие действительности. Но в том, что он видел, не имелось серьезных противоречий. На память все на своих местах – фотография с отцом, прощальный взгляд, тонущий диск убежища, подобный синему киту. Скитание по пригороду, встречи с чудовищами и таинственное спасение. Попытка бегства и обретение наставника. Пора испытаний – скачки в развитии и росте с одновременным замыканием на собственных переживаниях прошлого. Он подошел к замороженному фрагменту времени. Здесь мальчик пытается приоткрыть заледенелый люк, ведущий, как ему было известно, к местной пивнушке. Тщетно. Затем – нападение и предательства в братстве Кинжалов. Клубок разворачивался, а он не терял определенности. Встреча с Амалией – виток с разворотом, клубок на грани пропасти, но фрагментом позднее – замороженная картина их беседы. Альфредо. Почему он вспомнился только сейчас? В мыслях он часто прокручивал поучения учителя. «Как старую гайку, которая вот-вот сорвется» – донесся из неоткуда учительский голос. Гайка! «Гайки!» – возликовал Неизвестный и прилип языком к стене. Это детали, скрепляющие здание. На них намекала метка! Неизвестный бросился на поиски ослабленных затяжек, разметав недосмотренные фрагменты в кашу-малу. Но гайки – и связующее звено, одновременно являлись подпоркой от обрушения. «Ой рискую, страшно рискую!» – бормотал он, вскрывая найденными клещами «нечто». Отчаянно выворачивал болты, проталкивая резцами зазоры. Наконец, выковырнув крышку, он срезал ее, и перебросил тело прочь, из консервной банки. Неизвестный оставался в зернохранилище. «Но, откуда я тогда выбрался?». Он обернулся. На месте разреза прямо на глазах уменьшалась в габаритах обыкновенная консерва… Прочитав слипшуюся надпись Неизвестного пробил хохот. «Кто бы подумал, что в свой десяток, я веду бой с паштетом… за с-у-щ-е-с-т-в-о-в-а-н-и-е?!» Он сгреб плесень со стола, чтобы опробовать фасованное блюдо, когда зацепился ногтем за отклеившийся уголок. Проверить или нет? «Метка метка… до чего довела. Нет веры случаю». Он прощупал клеенку и обнаружил уплотнение. Вернувшись в центрифугу памяти, где болтались его «опрокинутые» временные фрагменты, Неизвестный недоверчиво поворошил прошлое. Был в наличии инструмент, которым он препарирует стол, но с ним – и старые раны. «События давние» – так он прозвал детство с отчимом. Мир из другой жизни. Мир обещанного полудня, нового века. Мир солнцеликих людей и горних вершин. Кожа соприкоснулась с желейным прозрачным веществом, покрывающим дверь зернохранилища. Один скрип проржавелого камина приласкал сердце, и он имел право остаться здесь. Брести с пенкой на губах: «Папенька! Вот мы и вместе!». «Нет, – Неизвестный отмахнулся от морока, – и пол, казалось, живой, был обшит собственным сердцем, кое он топтал, оставляя неизгладимые шрамы. Нежная ткань то и дело смыкала грудь. «Хоть Амалию спаси, нечестивец! Пропадет девочка!», – прогремел едва знакомый голосок. «Кажись, старушка ее». Переборов сонливость, он пригнулся в подтопленный узел корабля-диска, и, проползая мимо детской каюты, откопал насосную помпу. Неужели совесть? Пресловутое «надо» заманило в плен? Прочь от душно-тлетворной «реальности», или он полюбил подростка-малолетку? «Протекторский» долг или приступ эгоизма… Музыка доносилась из-за стены. Отцовская – шипение с колыханием волн. Иной там не поймаешь. «Ты слышишь меня, отец? Нет? да и я не слышал. Обожди минутку, передохну – и в бой». Невзирая на безразличные отклики мира, корабль цивилизации, давший крен, он не имел права бросить людей. Даже тех, кто
