СФСР - Алексей Небоходов
Аркадий, подходя ближе, опустил глаза. Не от страха, а из осторожности. Здесь взгляд был не средством увидеть, а риском выделиться из фона – единственной безопасной формы существования. Шаги становились всё медленнее, дыхание тише, словно тело постепенно сливалось с геометрией улиц, становясь её частью.
Один из солдат машинально взглянул в его сторону. В этом взгляде не было ни напряжения, ни угрозы – только механическое распознавание и возврат к прерванному действию. Всё вокруг напоминало чётко выстроенный цикл: жест, отклик, возврат. Даже тишина казалась частью общей процедуры.
Дом впереди был знаком Аркадию до мелочей – до царапин на перилах и сколов на кафеле. Дверь, в которую он собирался войти, раньше открывалась с лёгким скрипом и хлопком, звенела от ветра и отзывалась знакомыми шагами на первом пролёте. Всё это ещё существовало, но теперь только в его памяти, не имея отношения к реальности.
Под светом фонаря дом казался не зданием, а живым существом: смотрел, но не звал; стоял, но не ждал. Аркадию показалось, что шаг вперёд заставит стену тихо вздохнуть – не от злости, просто как часть тела, готового впустить внутрь кого—то чужого.
Он остановился у входа не сразу, задержавшись не из—за сомнений, а от понимания: внутри будет тише, чем снаружи. Эта тишина будет не пустотой – она станет чужой волей. Здесь ничего не разрушили, но всё уже было разрушено. Предстояло войти не в подъезд, а в осадок случившегося.
Дверь открыла Елена Дмитриевна, мать Полины, женщина с усталым лицом и тихими движениями, жившая в квартире с тех пор, как овдовела. Тревожная надежда на её лице мгновенно сменилась безмолвным ужасом, едва она увидела выражение глаз Аркадия. Женщина молча отступила, пропуская его внутрь; в её взгляде застыло тяжёлое ожидание плохих новостей.
Войдя, гость ощутил густую, гнетущую атмосферу квартиры, точно здесь давно ждали беды, понимая, что вокруг творится нечто страшное и необратимое.
Из соседней комнаты выскочила Полина, как спасаясь от удушья. Простое светлое платье сбилось с плеча, длинные каштановые волосы разметались, на щеках застыла соль слёз. Её зелёные глаза, обычно тёплые и мягкие, теперь покраснели и наполнились болью.
Заметив Аркадия, она замерла на миг, словно сомневаясь в реальности его появления, и тут же бросилась к нему, всхлипывая. Обняла резко и отчаянно, словно ребёнок, нашедший живого среди руин. Лицом прижалась к его груди и разрыдалась, теряя последние силы.
– Ты знаешь… Ты знаешь, что они сделали с Верой?
Аркадий прижал её к себе, чувствуя, как дрожит её хрупкое тело, и не смог найти слов утешения. Тишина в комнате стала плотной, почти физически ощутимой, удерживая всех в мучительном ожидании.
Он медленно выдохнул и произнёс с трудом:
– Я должен рассказать вам всё подробно.
Некоторое время никто не двигался, как если бы каждое слово требовало невыносимых усилий. Затем почти синхронно все прошли в гостиную. Елена Дмитриевна, побледнев, опустилась на край старого кресла у окна, словно там ей было легче дышать. Женщина смотрела на Аркадия, сжав руки, пытаясь остановить дрожь. Полина без сил опустилась на диван и прижалась спиной к подушке, будто та могла защитить её от того, что сейчас предстояло услышать.
Политик сел рядом, сложив руки на коленях, и остановил взгляд на старом ковре с выцветшим орнаментом – словно там надеялся найти нужные слова или хоть какую—то опору. Но её нигде не было.
– Я увидел её на площади, – начал он тихо, тяжело, как падающие капли осеннего дождя. – Там теперь стоит платформа. Люди вокруг собрались, смотрели… как на спектакль. Мужчины подходили к ней по очереди…
Полина закрыла глаза, сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Её дыхание стало частым и поверхностным – она едва удерживала крик или слёзы.
Елена Дмитриевна застыла, смотря перед собой; её лицо окаменело, лишилось всякого выражения – так она выдерживала услышанное.
Аркадий продолжил, каждое слово отдавалось болью, оставляя горечь и ощущение полной беспомощности:
– Я не мог ничего сделать, понимаете? Стоял и смотрел, будто парализованный. Всё казалось кошмаром, страшным сном… Но это не сон.
Его голос оборвался, оставив долгую, мучительную тишину, нарушаемую лишь тиканьем старинных часов на стене.
Полина резко подняла голову, глядя дяде прямо в глаза. В её взгляде не было упрёка – только бесконечное отчаяние, граничащее с безумием.
– Она жива? – спросила девушка почти беззвучно, словно боясь, что ответ причинит невыносимую боль.
Аркадий отвёл взгляд, не выдержав её глаз.
– Физически – да. Но её больше нет… настоящей. Такой, какой мы её знали, уже нет. Они… сломали её.
Полина медленно откинулась на спинку дивана и закрыла глаза ладонями, словно пыталась спрятаться от ужасной реальности. Слёзы стекали сквозь пальцы и исчезали в ткани платья, растворяясь, как всё, что раньше казалось важным.
Елена Дмитриевна тихо поднялась и ушла на кухню, будто больше не могла находиться в комнате, наполненной отчаянием. Из кухни донёсся сухой, бесцельный звон посуды – попытка занять руки, чтобы не сломаться окончательно.
Аркадий осторожно коснулся плеча Полины, ощутив её напряжение. Она вздрогнула, словно уже была в другом мире, где для него не осталось места.
– Я сделаю всё, чтобы защитить тебя, – произнёс он с напряжённой уверенностью, хотя сам давно перестал верить в свои слова. – Мы должны успеть. Ещё есть время.
Полина открыла глаза и посмотрела на него с тоской и обречённостью:
– Ты правда думаешь, что мы успеем? Или просто пытаешься меня успокоить?
Аркадий промолчал. Он не мог солгать, но и правда больше не существовала – была только жестокая реальность, с которой им предстояло столкнуться.
Позже, когда стол был накрыт и все заняли свои места, началась мучительная игра в нормальность. За окном стемнело, квартиру наполнили тихий звон посуды и приглушённые звуки с улицы, словно сама жизнь пыталась напомнить о себе.
Аркадий поднял взгляд на женщин, заставляя себя заговорить, хотя каждое слово застревало в горле комом ужаса и стыда. Сжав руки в кулаки, словно удерживая ими свою решимость, он тихо произнёс:
– Этот новый закон… говорят, его ввели, чтобы спасти страну от демографического кризиса. Теперь все женщины старше двадцати пяти лет, не состоящие в браке, переходят под контроль
