СФСР - Алексей Небоходов
Аркадий шагал к вагону, стараясь избегать взглядов окружающих. За ним следовал водитель с небольшой сумкой и кожаной папкой с документами, неся их с таким видом, словно это была его главная жизненная миссия. Политик испытывал неловкость от такого сопровождения, принимая его как неизбежность статуса. На мгновение ему захотелось обернуться и сказать пару простых слов, чтобы облегчить тяжесть момента, но слова не находились, а молчание казалось естественным и правильным.
Пожилой и сухощавый проводник в строгой униформе встретил пассажиров у дверей вагона вежливо, но отстранённо. Он принял документы, бегло сверил фамилии и печати, потом коротко кивнул, пропуская внутрь. В этой процедуре не было ничего личного – лишь холодный и неоспоримый порядок проверки перед важным шагом.
Внутри вагона было уютно и чисто, воздух наполнен едва ощутимым нейтральным ароматом. Свет горел мягко, а кресла выглядели так, будто специально предназначались, чтобы в пути забывать о времени и расстоянии. Ладогин прошёл в купе вслед за водителем, который поставил вещи на столик и бесшумно вышел, оставив после себя облегчение. Теперь оставался только путь.
Аркадий осторожно сел, ощутив лёгкое покачивание вагона. За окном раздался сигнал отправления. Он достал из папки разрешение и внимательно перечитал каждую строчку, задерживаясь на печатях и подписях дольше, чем следовало. Документы были безупречны, но тревога не уходила, цеплялась за грудь, затрудняя дыхание.
Поезд тронулся. За окном медленно поплыли перроны, фонари, неподвижные фигуры тех, кто ждал следующего поезда или уже никуда не собирался. Аркадий смотрел, как силуэты людей превращаются в серые пятна на сумеречном фоне. Сердце болезненно сжалось, словно с каждым оборотом колёс рвалась важная нить, связывающая его с жизнью, которую он понимал и контролировал.
Он поймал себя на мысли, что боится дороги и неизвестности впереди, хотя другого пути не было. Вокзал исчезал медленно, неохотно, словно хотел что—то ещё сказать, но слова растворялись в тишине, таяли в сумерках, исчезали в стуке колёс.
Оставалось только ехать вперёд, глядя на убегающие назад шпалы, провода, дома, заборы. С каждым километром угасала последняя надежда, сменяясь уверенностью, что пути назад больше нет.
Поезд продолжал путь, плавно покачиваясь на стыках, будто убаюкивал пассажиров, словно старый рассказчик, знающий печальный финал. За окном мелькали поля, редкие рощи, бетонные конструкции, оставленные людьми, как воспоминания о времени, когда человек ещё управлял пространством. Над путями едва слышно гудели провода, похожие на жужжание насекомых перед бурей – предвестие грядущего, уже ощутимого в воздухе.
Аркадий осторожно включил планшет, будто опасаясь удара. На экране появилась сегодняшняя дата – привычная, но теперь тревожная. Он открыл раздел новостей и напрягся, мышцы спины и шеи словно приготовились к болезненному удару.
Заголовки сменялись быстро, напоминая кадры хроники чужой катастрофы: «Франция отзывает посла», «Канада требует отмены Закона об отчуждении», «ООН приостанавливает гуманитарные контакты с СФСР». Термины, ещё недавно казавшиеся чужими – «рабство», «гендерный апартеид», «системное насилие», «цифровая сегрегация» – теперь стали официальными определениями.
Ни одного оправдания, ни одной попытки понять происходящее. Мир отвернулся быстро, без лишних слов. Каждая страна, каждая организация делала заявление, словно соревнуясь в жёсткости тона и ясности формулировок.
СФСР больше не воспринималась как государство, скорее – как инфекция, от которой следовало срочно изолироваться.
На мгновение взгляд Аркадия задержался на фотографии: серый герб на фоне решётки и подпись: «Система “Березовка” – инструмент подавления внешней агрессии». Он щёлкнул по изображению. В коротком сообщении говорилось о выступлении Головы государства, который спокойно и уверенно заявил, что ракетная система «Березовка» способна нейтрализовать любого внешнего агрессора за считанные минуты. Заявление прозвучало не как угроза, а как констатация технической готовности страны идти до конца.
Аркадий намеренно прервал чтение, почувствовав, что дальше его ждёт лишь тишина и ужас.
Планшет дрогнул в руках – не от вибрации, а от того, что пальцы сжались слишком сильно. Суставы побелели, и лишь спустя несколько секунд Аркадий заставил себя расслабиться, положить устройство на столик и сделать глубокий вдох. Воздух в купе стал разреженным, словно что—то невидимое и тяжёлое наполнило пространство.
В памяти всплыла Полина. Не её образ или воспоминание, а само её присутствие – живое и хрупкое, с осторожным взглядом и тишиной, наполненной глубоким смыслом. Сейчас она была далеко, в другом городе, за сотни километров, в ловушке системы, не делающей исключений.
Он представил, как она открывает глаза утром первого ноября и уже не может ничего изменить. Как за ней закрывается дверь – не хлопком, а щелчком в базе данных. Как её имя исчезает из гражданского реестра, уступая место новому статусу – «отчуждена». Представил и ощутил ледяной холод в животе и вязкий ужас в крови, медленно шепчущий, что времени уже не осталось.
Поезд катился вперёд. Звуки за окном становились монотонными, сливались с ритмом колёс. Пейзаж тянулся серой лентой, словно мир сам устал объяснять, за что ему теперь стыдно. В движении поезда была ясность и неизбежность: он либо ехал к спасению, либо туда, где оно уже стало невозможным.
Аркадий снова взял планшет, надеясь отвлечься, проверить расписание – что угодно, лишь бы не думать. Но экран остался прежним, и внизу, в новостной ленте, появилось сообщение: «Германия разрывает дипломатические отношения. Посольства закрываются немедленно». Рядом – карта мира, где СФСР осталась единственным серым пятном. Всё остальное – белое и чужое.
Ладогин откинулся в кресле и прикрыл глаза. Колёса стучали мерно, как барабаны, ведущие армию через мост, обречённый вот—вот рухнуть. Пейзаж за окном расплывался, а внутри него крепло понимание: страна, которой он служил, уже не часть мира. Та, кого он любит, почти вне закона.
Через несколько минут дверь купе мягко приоткрылась. На пороге стоял проводник. Он вежливо кашлянул и, слегка перегнувшись через косяк, тихо и заговорщицки сообщил:
– Если потребуется сопровождение, у нас в составе есть девочки. Всё официально, приписаны к поездной бригаде. Только для старшего состава.
Аркадий поднял взгляд. Лицо проводника оставалось невозмутимым, без малейшего смущения. Эти «девочки» – недавно отчуждённые женщины, лишённые прав, признанные неблагонадёжными и неспособными внести вклад в демографию. Теперь их направляли в поезда как элемент сервиса – для утех, продолжения рода, компенсации служебного стресса.
– Нет, – тихо ответил Аркадий, едва узнавая собственный голос. – Спасибо, не нужно.
Проводник спокойно кивнул – так, словно речь шла о предложении чая, – и бесшумно исчез за дверью. В купе снова воцарилась тишина.
