СФСР - Алексей Небоходов

– Нам пора перестать воспринимать это всерьёз. Иначе тоже сойдём с ума. Нужно научиться видеть в этом бесконечный фарс, в котором мы – зрители, а не участники.
Аркадий обернулся к ней, тепло улыбнулся и вздохнул:
– Ты права. Лучше выключать телевизор, когда становится слишком смешно или грустно. Заведём правило: минута новостей – десять минут прогулки в парке. Так и душевное равновесие восстановим.
Полина рассмеялась и кивнула:
– Отличный план. Значит, впереди месяцы долгих прогулок.
Они снова засмеялись, освобождаясь от груза серьёзности и позволяя себе воспринимать происходящее просто как очередной комический эпизод бесконечной пьесы. Оба знали, что завтра экран снова покажет ещё более абсурдное шоу, но сейчас им было легко и спокойно.
Они снова почувствовали свободу, осознав, что важнее гонки за лайками и властью – простое умение оставаться собой, несмотря на шум и суету за пределами их уютной квартиры.
Новости последних дней становились всё тревожнее. Даже на фоне прежнего абсурда новые события поражали масштабом и безысходностью. Европейские агентства одно за другим транслировали срочные заявления, сопровождая их картами, инфографикой и серьёзными лицами дипломатов. Было официально объявлено, что Европа начнёт возводить стену – монументальный барьер вдоль всей сухопутной границы СФСР. Кроме стены, планировалось создать буферную зону шириной в десятки километров – полосу молчаливой тревоги между миром и безумием.
Полина сидела на краю дивана, механически перелистывая новости на планшете, словно пытаясь найти скрытый смысл. Но смысла не было: только сухие формулировки, строгие лица и единодушие. Аркадий молча стоял у окна, за которым светило ровное европейское солнце, равнодушное к происходящему в эфире.
Позже, в Брюсселе, Аркадий выступал в Европарламенте. В зале, наполненном приглушённым гулом голосов, он говорил коротко и уверенно. Его речь звучала без пафоса, но с искренним сожалением. Он объяснял, что стена – это не победа, а поражение разума. Это признание того, что страна, откуда он родом, перестала быть надёжной и вменяемой. Это не наказание, а вынужденная мера защиты.
– Мы строим не против людей, – говорил он. – Мы строим против хаоса. Против шизофрении, переодетой в гимны и лайки. Мы строим, чтобы сохранить остатки здравого смысла за бетонным экраном. И да, мне больно. Ведь за этой стеной – мои воспоминания. Но боль – не аргумент. Защитить живых важнее, чем скорбеть о мёртвом.
Позже вечером, уже дома, Полина сидела в кресле, обняв колени, и долго молчала. Наконец тихо сказала:
– Это ведь знак. Не политическое решение – признание того, что перемен не будет. Ни сейчас, ни потом. Надежда умерла. Мы можем писать книги, выступать, объяснять, но всё это лишь наблюдение за мёртвой орбитой. Они там, внутри, думают, что движутся вперёд, а мы ясно видим круг. Теперь – черта. Последняя, материальная.
Аркадий подошёл, сел рядом, взял её за руку. Впервые за долгое время он ничего не сказал. Не потому, что нечего, а потому что всё уже сказано.
Через неделю они отправились на границу – хотели увидеть сами. Стройка шла интенсивно, по—европейски методично: башенные краны, бетонные блоки, рабочие в жёлтых касках. Стена поднималась бескомпромиссно, словно давно была необходимостью, просто ждавшей момента. Она тянулась вдаль, теряясь в утреннем тумане и не имея ни начала, ни конца, как и страна, от которой отделяла.
Аркадий стоял у временного ограждения вместе с военными, архитекторами, переводчиками. Он смотрел на гладкую бетонную поверхность, намеренно нейтральную. Ни плакатов, ни лозунгов – только высота и толщина. Только ощущение окончательности.
– Всё, – сказал он. – Отныне это чужая земля. Не потому, что мы ушли, а потому что она ушла в другую реальность, откуда нет выхода. Даже если завтра всё изменится, останется стена. И мы – по другую сторону.
Полина подошла ближе, прислонилась к его плечу. Глядя на линию горизонта, где исчезала стена, она медленно произнесла:
– История снова повторилась. Только теперь мы уже не герои, не изгнанники, не спасители. Просто свидетели. Впервые по—настоящему по другую сторону – вне сценария, вне спектакля.
Они стояли долго, молча наблюдая за происходящим, не нуждаясь в словах. Ветер шевелил волосы, стройка гудела фоном, и в этом звуке слышалась окончательность, словно кто—то поставил точку в слишком длинном предложении.
Они развернулись и пошли к машине. Уходили молча не от обиды, а от осознания – слова здесь уже ничего не изменят. Можно было больше не оглядываться. Всё, что когда—то связывало их с тем миром, осталось за стеной. И стена была не из бетона, а из осознания.
Уехали они, не включая радио. Теперь новостей не было – лишь продолжение, бесконечное, как стена, скрытое за её молчаливой толщей.
После возведения стены жизнь постепенно входила в привычное русло, где каждое утро не начиналось с тревожной проверки новостей. Аркадий и Полина окончательно решили осесть в Европе и вскоре получили долгожданное европейское гражданство. Этот шаг стал не просто формальностью, а завершением долгого и тяжёлого пути, принятием новой жизни, свободной от политических кошмаров.
Полина, закончив книгу, с удивлением и радостью наблюдала, как её произведение мгновенно стало бестселлером. Читатели со всей Европы обсуждали её тонкую иронию, виртуозно высмеивающую бесконечную карусель диктатур и безумств её бывшей родины. Полина впервые осознала, что её личная история стала мощным художественным высказыванием, заставляющим одновременно задуматься и смеяться.
Аркадий тоже не остался в стороне. Его карьера в Европарламенте набирала обороты, он был востребован как эксперт по авторитарным режимам и защите демократии. Его речи звучали спокойно и рассудительно, но за каждым словом стоял живой, болезненный опыт, придававший его аргументам особую убедительность. Для европейских политиков он стал символом того, как сохранить себя, пройдя через мясорубку абсурда и хаоса.
Однажды вечером после ужина они сидели на балконе своей уютной квартиры. Город был тих и умиротворён, в воздухе чувствовался аромат кофе и выпечки из соседней пекарни. Аркадий посмотрел на Полину и задумчиво произнёс:
– Знаешь, теперь наша главная задача – сделать так, чтобы абсурд никогда не пробрался сюда. Мы слишком хорошо знаем, как быстро люди привыкают к безумию. Если мы были свидетелями его рождения, теперь наша роль – активно защищать свободу.
Полина кивнула, сделала глоток чая и ответила:
– Иронично, правда? Мы так долго думали, что наше предназначение – только наблюдать и описывать. А теперь оказалось, что можем ещё и влиять. Я впервые за долгие годы счастлива. Будто снова разрешила себе быть собой, не боясь завтрашнего дня.
Аркадий взял её за руку и мягко улыбнулся:
– Ты права. Мы впервые не свидетели, а участники. Мы здесь не