СФСР - Алексей Небоходов

Аркадий растерянно отступил назад, приглашая гостя войти. Гофман сдержанно кивнул и почтительно поклонился Полине, стоявшей у дивана с осторожным вниманием.
– Прошу, профессор, присядьте, – сказал Аркадий, указав на кресло у журнального столика. – Мы как раз собирались отдохнуть после дороги.
Он подошёл к телефону и заказал чай, воду и десерт из местного меню. Повесив трубку, он повернулся к гостю с лёгкой улыбкой:
– Разговор всегда теплее, когда в руках чашка горячего напитка.
Повисла короткая тишина, разбавленная только тихим шумом улицы и едва заметным щелчком телефонной трубки. Профессор удобно устроился в кресле, а Аркадий сел напротив, полуобернувшись к Полине.
– Очень рад знакомству и с вами, Полина, – мягко продолжил Гофман. – Простите за вторжение в столь личный момент, но я действительно не мог ждать. Наш университет несколько лет изучает феномен СФСР, пытаясь раскрыть механизмы, удерживающие её жителей в циклическом абсурде диктатуры. Вы, Аркадий Григорьевич, оказались в самом сердце этого явления. Ваши свидетельства и опыт – бесценны. Именно поэтому я здесь с конкретным предложением: возглавьте кафедру в нашем университете и руководите исследовательским проектом по СФСР.
Аркадий слушал, стараясь осознать происходящее. Не сразу найдя слова, он медленно выдохнул и внимательно посмотрел на гостя:
– Профессор Гофман, я поражён вашим предложением, – осторожно начал он. – Но мой взгляд на события в СФСР слишком личный и эмоциональный. Я опасаюсь, что это может помешать объективному подходу, необходимому в таких исследованиях.
– Именно это нам и нужно, – уверенно возразил Гофман. – Поверьте, ваша личная вовлечённость и эмоции помогут нам понять, почему люди снова и снова принимают абсурдные идеи и добровольно становятся заложниками собственных иллюзий. Вы прожили это изнутри и знаете систему лучше любого стороннего наблюдателя. Прошу вас, не отказывайтесь сразу. Обдумайте моё предложение.
Полина подошла ближе и мягко взяла Аркадия за руку, передавая ему необходимую поддержку.
– Профессор Гофман, – осторожно спросила она, – а почему, на ваш взгляд, люди в СФСР постоянно выбирают диктатуру? Неужели это обречённость – бесконечно повторять один и тот же сценарий?
Профессор, явно обрадованный вопросом, повернулся к Полине и искренне улыбнулся:
– Очень глубокий вопрос, Полина. Простого ответа нет. Дело не только в политических элитах или исторических обстоятельствах. Скорее, это нечто мистическое – тяга к абсолюту, к простым решениям сложных проблем. Люди охотно верят в обещания порядка и справедливости, даже если за ними скрывается жестокость и бессмыслица. Это почти магическое мышление: система обещает решение всех бед, и люди закрывают глаза на её абсурдные и жестокие методы, надеясь, что мир, наконец, станет понятным и безопасным. Ваша страна – экстремальный пример такого явления.
Аркадий слушал молча, ощущая странную смесь благодарности и тоски. Посторонний человек сумел легко и точно сформулировать трагедию, о которой он размышлял годами.
– Знаете, профессор, – наконец произнёс Аркадий, едва улыбаясь, – ваш университет может стать для меня даже не работой, а своеобразной терапией. Всё, что вы сказали, я пытался сформулировать всю жизнь, но не смог выразить словами. Пожалуй, я действительно приму ваше предложение.
– Терапия – далеко не худший эффект науки, – улыбнулся профессор. – Буду рад, если вы поможете нам и себе разобраться в этом удивительном и трагичном явлении. А сейчас я вас оставлю. Вам нужно отдохнуть. Буду ждать вашего решения.
Профессор тихо вышел, оставив за собой тишину, полную раздумий и неожиданного облегчения.
Полина подошла к Аркадию и почти шёпотом спросила:
– Может, это наш шанс понять и принять то, что с нами случилось?
Ладогин медленно кивнул, внимательно взглянув ей в глаза:
– Возможно, Полина. Возможно, это действительно нужно нам обоим.
В следующие дни номер, залитый утренним светом, стал для них не просто временным убежищем, а наблюдательным пунктом, с которого открывался парад чудовищного фарса в СФСР. Они без особого желания включали телевизор, но каждый раз – с тайной надеждой увидеть что—то другое. Однако с каждым новым эфиром становилось ясно: страна не просто сделала очередной виток в абсурде – она вошла в него с таким энтузиазмом, что прошлые диктатуры казались лишь разминкой перед главным спектаклем.
Улыбчивая ведущая с лозунгом «Сила – в матке!» вещала о наступлении эры справедливости. Камеры показывали праздничные шествия женщин с транспарантами «Пусть мужчина молчит и благодарит» и «Настоящая свобода – под каблуком». Аркадий, глядя на экран, слегка поднял бровь и усмехнулся, не поворачиваясь к Полине:
– Забавно. Это та самая революция, о которой мечтали… в прошлый вторник. С такой же страстью вчера жгли портреты Белозёрова и славили Ксению. Сегодня – постановление №13: мужчинам запрещено голосовать, работать и выходить на улицу без сопровождающей женщины. Впрочем, свобода – это когда тебя посадили в клетку, но разрешили повесить занавески.
Полина не ответила сразу. Она сидела у журнального столика и пролистывала планшет. Под государственными новостями – комментарии, полные восторга. Мужчины стояли на площадях с табличками: «Спасибо за избавление от ответственности» и «Лучше раб любви, чем свободный идиот». Полина нахмурилась и тихо произнесла:
– Я не понимаю. Как можно так быстро… так легко… всё это принять? Ведь ещё год назад людей, говоривших такое, называли сумасшедшими. А теперь это – официальный курс.
Аркадий налил себе чаю, отпил глоток и негромко сказал:
– Это не просто курс, это новая религия. В ней священные книги переписывают каждую неделю, а пророки – те, кто громче всех проклял вчерашнюю истину. Наш народ не терпит пустоты. Без диктатуры у него начинается ломка, и он немедленно находит себе новую. С благословениями, ритуалами, казнями и, конечно, массовым экстазом.
Полина отложила планшет, оперлась локтями о колени и задумчиво посмотрела в окно. Город за стеклом казался театральной декорацией – слишком мирной, чтобы быть настоящей. За деревьями неторопливо прошла пожилая пара, мальчик на самокате весело окликнул мать, а над крышей напротив проплыла чайка. Именно в этом внешнем покое особенно остро ощущалась трясина безумия, в которой недавно тонул их мир.
– Знаешь, – тихо сказала Полина, – я хочу включить это в книгу. Завуалировать, передать через образы. Не просто высмеять, а отразить коллективную страсть к добровольному рабству, сопровождаемому фанфарами. Возможно, через сатиру, через фарс, но, чтобы за смехом скрывалась тоска. Чтобы читателю становилось не по себе от того, что он смеётся.
Аркадий кивнул, но взгляд не отрывался от экрана. В этот момент начиналась новая передача: мужчины по всей стране, кланяясь женщинам и целуя их руки, скандировали лозунг: «Слава той, кто отобрала права!». Оператор эффектно выхватывал лица – искренние или сломленные, уже невозможно было понять.
– Я ведь тоже стоял на пороге