Влюбленная, обреченная, заговоренная - И. Б. Циммерманн
Борис тут же его отпустил. Охотник на вампиров действительно ущипнул его за нос, и Борис явно был так же удивлен и сбит с толку, как и Мона, которая опустилась обратно на пятки и разжала пальцы, которые уже подняла для щелчка.
– Что, простите? – ахнув, возмутился Борис. Однако ван Хельсинг уже без единого слова встал и вытер руку о рубашку.
С плеч Моны свалилась тысяча гор, и она, словно парализованная, наблюдала, как второй сотрудник отпер решетку, вынул из кармана шприц, и теперь Борису явно стало не по себе. Как только Рупрехт нашел его руку и ввел иглу, Борис сильно вздрогнул. Ван Хельсинг между тем вышел из клетки и потянулся за ручкой в кармане рубашки.
– Вы… вы… – зарычала Мона, к которой в конце концов вернулся дар речи. – Кем вы себя возомнили? Ни один вампир против такого не устоит! Да и как? Что это еще за проверка? В документах это не так описывается, мне не так это преподносили!
– Знаю, – лишь небрежно ответил ван Хельсинг. Он тем временем достал из кармана брюк лист бумаги и начал что-то записывать.
– Это… так обращаются с преступниками! А Борис не преступник! – Мона сделала шаг к сотруднику полиции. Чересчур маленькая, она тем не менее изо всех сил старалась выглядеть перед ним как можно убедительнее.
Ван Хельсинг пожал плечами. Потом он, очевидно, закончил делать пометки и протянул листок ей. Мона в недоумении уставилась на написанное от руки разрешение.
– Госпожа Хасс, этому вампиру больше двух тысяч лет, и на исправительных работах он был за совершенное преступление. Две тысячи лет, и он ни разу не проходил современный тест на пригодность. Думаю, вы понимаете, почему в таком особенном случае мы вынуждены действовать иначе.
– Борис безобиден! Искушать его вот так, а если бы он укусил…
– Этот? – ван Хельсинг бросил взгляд назад.
– Эм?
– До краев накаченный амброзией, м-м?
Мона моментально захлопнула разинутый от негодования рот и плотно сжала губы. Комиссар лишь молча встретился с ней взглядом. Он в курсе, но откуда? Причем Борис специально отказывался от нее последние два дня. С другой стороны, ничто так сильно не ослабляло вампира, как амброзия. Судя по всему, он сложил один плюс один.
– Обычно я даже не могу войти в эту камеру после того, как таблетка подействует. На самом деле, тест направлен на то, чтобы увидеть, используют ли вампиры заученные методы поведения, чтобы успокоиться. И как они относятся к этому в эмоциональном плане: жадные, голодные или отчаявшиеся… вот в таком роде, – лениво объяснил он, вновь демонстрируя свою неприятно небрежную манеру общения.
– З-значит, вы вовсе не собирались…
– Что?
– Н-н-ну… – дрожащая Мона указала на пистолет.
Теперь ван Хельсинг все-таки поднял свои густые брови. На мгновение он вопросительно посмотрел на нее:
– У нас тут не США!
– И-и вы всегда предлагаете для этого собственную руку?
Она подозрительно покосилась на безупречную кожу у него на запястье. Не похоже, чтобы его туда когда-нибудь кусал хоть один вампир. Смущенная улыбка тронула его губы, она видела, как дернулись вместе с ними его темные усы, затем комиссар снова взял себя в руки. Как же ей сейчас хотелось ему врезать. Вообще-то, Мона была абсолютно не склонна к насилию, но от желания дать ему пощечину у нее буквально чесались руки.
Он хотел сломить его, иначе зачем еще подвергать себя такой опасности? Охотники на вампиров обычно не знали пощады, когда дело касалось ночной нежити.
Подобно Моне на судебном заседании, ее лучший друг стал заложником устаревших нравов и реакций. Это стало для нее уроком, больше она не будет сдерживать своего внутреннего архидемона – причем Мона сама точно не знала, кого имела в виду: Бальтазара или свою магию. Она была сыта по горло травлей и препятствиями со стороны властей.
– Мони? – Хриплый голос Бориса вывел ее из состояния гневного паралича. Она с ненавистью смотрела на ван Хельсинга, хотя тот уже от нее отвернулся. А потом поспешила к лучшему другу, бледное лицо которого медленно наливалось красками.
– Ты в порядке? – прошептала она.
– У меня получилось! – ахнул Борис и торжествующе вскинул руку, все еще крепко сжимая в кулаке кулон, пока Рупрехт освобождал его от последних цепей на ногах.
– Да, получилось! Я так тобой горжусь!
Наконец освободившись, он обнял Мону и сжал в объятиях, но тут же снова оттолкнул. Она уже догадалась почему и подмигнула застенчиво ухмыльнувшемуся вампиру. Для такой близости сначала требовалась хорошая порция консервированной крови, чили-ведьма она или нет, в данный момент ему определенно было все равно.
– Полагаю, выход вы найдете сами? – Ван Хельсинг стоял в дверном проеме, ведущем в коридор. Его небрежная поза, легкомысленный, равнодушный тон голоса – Мона тут же в гневе сжала кулаки и прошипела:
– Конечно!
Они с Борисом подождали немного, прежде чем покинуть ужасную темницу. Мона проигнорировала занимавшегося цепями Рупрехта и, рассерженная, направилась в коридор.
– Мама!
К счастью, ее тут же встретил радостный визг малышки. Бену с трудом удавалось ее удерживать, и Мона со вздохом облегчения взяла ребенка на руки.
– Получилось! – тем временем воскликнул Борис и поднял вверх большой палец. Бен с широкой улыбкой просто достал из одного из своих бесчисленных брючных карманов жестяную банку. Борис с благодарностью вонзил клыки в Caprimond Extra Large, и судя по его возбужденным стонам, давно он так в ней не нуждался, как сейчас.
Мона в это время снова усадила свою свинку в переноску и, так как ее саму это успокаивало, даже разрешила Тиффи поймать ее за мизинец и пососать его.
– Я-я слишком стар для такого, – через запинку выговорил Борис, с хрипом переводя дыхание.
– Но ты справился. Ты просто невероятный! – К глазам Моны подступили слезы радости и облегчения. После столь долгой борьбы со страхом потери шок от этого испытания отражался неприятным эхом. Если бы он укусил, если бы
