Влюбленная, обреченная, заговоренная - И. Б. Циммерманн
– Мона, я люблю тебя.
Он ощутил, как она слегка вздрогнула. Мона ответила чем-то похожим на растерянное поскуливание. Бальтазар осторожно отвел с ее лица выбившуюся прядь волос и продолжил:
– Бог, человек, в глубине души мы все одинаковые. Есть столько форм существования. Оно никогда не заканчивается, просто меняется. Это память заставляет нас верить, что есть конец. Но забывать мы можем и в настоящем. Иначе я бы уже давно сошел с ума, Мона. Я тоже уже забывал, тоже умирал. Я пойму, если ты выберешь смертность. Я хочу быть с тобой, как бы долго это ни продлилось или привело бы нас в вечность. Я обещал тебе, что ты будешь определять темп, и сдержу свое слово.
Большие глаза Моны блестели, и теперь ее губы не подрагивали, они тряслись.
– Возможно, тебя часто преследуют несчастья, но ты делаешь счастливыми всех и каждого вокруг себя. Особенно меня. Для меня ты намного больше, чем просто человек, гораздо больше, – было так приятно говорить то, что чувствуешь, а ведь эти слова раньше никак не хотели формулироваться у него в голове, сколько бы он об этом ни думал. Лишь сейчас все сложилось, как пазл. Из неподвижных глаз Моны скатились две слезинки, и она тут же крепко его обняла. Ее руки изо всех сил сжали Бальтазара, как будто она боялась утонуть, а он отвечал на эти объятия, раскачиваясь вместе с ней из стороны в сторону. – Вот почему я люблю тебя, Мона.
– Перестань, а то я сейчас по-настоящему разревусь, – пропищала она, уткнувшись ему в грудь, и демон негромко рассмеялся.
– Ты хоть знаешь, как давно я в тебя влюбился?
Теперь Мона снова немножко отстранилась от него и, похоже, с любопытством прислушалась.
– Помнишь нашу первую поездку на моей машине? Когда ты объелась жареного миндаля?
– Что? Тогда? – взвизгнула она.
– Это было невероятно мило.
– Я была вся в крошках.
– Да, это тоже… вся в крошках в машине у демона. Сам не знаю, казалось настолько абсурдным, как ты, задумавшись, вылавливала кусочки сахара, упавшие в декольте, и потом просто их съедала, – он видел, как с каждым словом у нее сильнее краснели щеки.
– И-и это произошло тогда? Тогда? Именно тогда?
– М-м-м… еще был вечер перед нашим визитом в ЗАГС. Тогда я понял, что означает наш договор и какое удовольствие я на самом деле получаю от этих перемен, и… Улиточка, ты что, стесняешься?
Мона закрыла лицо руками.
– Обманщик, – прошипела она.
– Я тебя люблю! – пропел Бальтазар таким притворным тоном, каким только мог.
Ведьма аккуратно выглянула сквозь щелочку между пальцами и зарычала.
– Я скажу еще раз… – с широкой ухмылкой подразнил ее он.
– Я тебя тоже.
Того, что у него вдруг екнет сердце, Бальтазар не ожидал. Она осторожно опустила дрожащие руки и внимательно посмотрела на него. Судя по всему, вера в себя вернулась, потому что эта тонкая улыбочка у нее на губах принадлежала ее дерзкой стороне.
– Я люблю тебя, – еще раз произнесла Мона, на этот раз вполне обдуманно.
– Я сейчас тебя раздавлю, – не самый романтичный ответ, который вертелся у него на языке, но самый искренний, и за словами мгновенно последовали действия. Недолго думая он схватил жену, поднял на руки и бросил на кровать.
Решетка из деревянных планок застонала, Мона завизжала, или наоборот, ему было все равно. В этот момент он должен был поцеловать свою женщину и стиснуть в объятиях, или сегодня пылать будет архидемон.
– Б-бальтазар… – начала она.
– Мне плевать, что это дом твоих родителей, сейчас я буду заниматься с тобой любовью, пока не сломаются все остальные печати, – он упрямо покрывал поцелуями ее щеки и шею. Мона, смеясь, ерзала под ним.
– Хватит, щекотно, – пожаловалась она, потянула за его рубашку, и наконец добралась до голой кожи под пуговицами. Ее обычно такие мягкие теплые пальцы перешли в контрнаступление, и Бальтазар, изумленно ахнув и заикаясь, пробормотал страдальческое «Н-не надо!». Она ответила грязным хихиканьем. Ничего хорошего это не предвещало.
– Нет, серьезно, ты только скажи, – радостно заявила Мона. В ее голосе отчетливо звучал триумф.
Он боялся щекотки – архидемон с мрачным взглядом, от которого пахло сладким адом и который ходил по этой земле тысячи лет, боялся щекотки. Щекотки, из-за которой сейчас стал совершенно беззащитен. Пятнадцать минут спустя, во власти дразнящих пальцев Моны, Бальтазар лежал на кровати, тяжело дыша, свернувшись калачиком и пытаясь защитить чувствительные части тела.
– Так нечестно, я признаюсь тебе в любви, а ты меня пытаешь, – ныл он, наигранно надув губы, пока ведьма сидела на нем верхом и разминала запястья.
– Наконец-то месть! – сквозь смех объявила Мона.
– Да за что?
– Я не составляла список! В любом случае ты заслужил!
Демон недовольно выдвинул нижнюю челюсть, но затем она чмокнула его в щеку.
– А это я тоже заслужил?
Мона лишь захихикала в ответ, и не прошло и двух секунд, как она вновь оказалась лежащей на матрасе, потому что Бальтазар просто перекатился на нее. Кровать выдала грозный скрип, в недрах деревянных реек что-то подозрительно хрустнуло.
– Она сломается гораздо раньше моих печатей.
– Ты же ведьма…
– Только не начинай заново! Тебе ведь известно, что происходит, когда я пытаюсь что-нибудь заколдовать. Возьми и заколдуй сам. У тебя ведь тоже есть магические силы.
– Демонические силы.
– Разве боги не всемогущи?
Он рассмеялся громче и грязнее, чем ей бы хотелось.
– Разве я уже это не доказал?
– Я имею в виду в магическом плане!
– Мне нельзя пользоваться этими силами. По крайней мере, не здесь, на земле.
– Черт!
– Ну, так в жизни сохраняется какая-то интрига. Если бы мне не нравилось, я бы создал собственную Вселенную. Многие так и поступили.
– Это… Ты так можешь?
– Всемогущий! – Бальтазар в очередной раз широко ухмыльнулся, но слегка приподнялся над Моной и сел, в результате чего деревянная кровать опять скрипнула. – Итак… – протянул он.
– Никакого секса в доме моих родителей.
Демон даже не старался скрыть свое недовольство, однако смиренно пожал плечами.
– Ладно, тогда на ближайшей парковке, когда мы отсюда уедем.
Мона закатила глаза, но не смогла сдержать смех. Вся злость, тревоги, стресс улетучились и испарились. Неважно, что ее мать приготовит ей на следующий день, оно от нее отскочит. Прямо сейчас Мона чувствовала себя непобедимой, почти богиней. Если не
