Кондитер Ивана Грозного (СИ) - Смолин Павел

Кондитер Ивана Грозного

Глава 1

Воскресная служба закончилась, и жители Подмосковного городка N потянулись кто на парковку, кто на остановку, а кто — прогуляться по зеленым, залитым ласковым летним солнышком дворам.

Среди последних по потрескавшимся тротуарам направился к дому Петр Степанович Рябов, шестидесятитрехлетний, не шибко верующий, но считающий правильным ходить в церковь бизнесмен. Отучившись в свое время на кондитера, печь торты «для дяди» Петр Степанович почти сразу устал и решил попытать счастья с собственной кондитерской. Теперь, спустя добрых три десятка лет, кондитерская превратилась во всероссийскую сеть «Степаныч» с годовым оборотом в пару миллиардов и планами на экспансию в Китай — там небось тоже булки с пирогами любят.

Придя к успеху, Петр Степанович плотно проникся купеческим этикетом дореволюционного образца и за свою жизнь успел заслужить уважение всего городка, для облагораживания которого не жалел личных денег. Регион, даром что до столицы рукой подать, здесь депрессивный, и только благодаря патриотичному миллиардеру город мог похвастаться отремонтированными поликлиниками с полным комплектом толковых специалистов, симпатичными сквериками, шикарной трехкилометровой набережной и социальными лифтами для молодежи, которым Петр Степанович через оформленный на его жену фонд оплачивал учебу и устраивал на свои предприятия.

Усевшись на лавочку, «булочный король» города N достал из портсигара сигарету, сунул в рот и прикурил от протянутой проходящим мимо земляком зажигалки:

— Спасибо.

— Тебе спасибо, Степаныч, — сверкнул золотыми коронками мужик и пошел дальше.

Откинувшись на спинку, Петр выдохнул в крону клена облачко дыма. Домой идти не хотелось, и причина этого в двух сыновьях. Двух избалованных великовозрастных лодырях, которые никогда ни в чем не нуждались, но почему-то все равно обижены на весь мир.

Даже странно, что с Людкой не развелись — тогда, когда Антона кое-как «выкупить» у полиции после той драки получилось, казалось, что все — пропала семья. Молодец она все-таки — столько лет вместе, а наорала на него она тогда впервые. Он даже разозлиться не смог — только удивлялся, вон как она оказывается умеет.

Докурив до половины, Петр Степанович выбросил окурок в урну — его собственный инновационный способ экономии остатков здоровья! — и все-таки пошел домой. Что есть, то есть — сам виноват, что пацанов из-за работы без выходных и отпусков упустил. Считай — наказание за собственный педагогический провал.

Переходя дорогу, Петр Степанович услышал слева странное жужжание, ожесточенный звук похожего на велосипедный звонка и ощутил резкий удар. Ноги оторвались от земли, и, прежде чем встретить затылком бордюр и умереть, Петр Степанович успел пожалеть о том, что поленился пролоббировать запрет электрических самокатов в городе N.

Щеку обожгло, и я открыл глаза, увидев лишь подернутый кровавой пеленой светлый туман, который отозвался чудовищной болью в голове и заставил худо-бедно прийти в сознание. Помню — самокатчик сбил, а я, получается, в больнице. Ой хана ему — Палыч, юрист мой, такого не простит. А если придурок окажется несовершеннолетним, это еще лучше: посидит на «малолетке» годик, и может быть научится жить в обществе, не сшибая добрых людей.

— Этот живой, — словно сквозь толщу воды я услышал мужской голос.

А может и не больница, а прямо там же, на тротуаре лежу с сильным сотрясением.

— И чего в Туле в покое не дождатися? — раздался еще один голос.

Как-то странно звучит: вроде и понятно, но совсем не так, как я привык. Может это из-за сотрясения?

— Государь головы сымет, — раздался третий голос.

На лицо полилась ледяная вода, и, закашлявшись от попавшей в горло струйки, пережив чудовищную вспышку боли в трясущейся от кашля голове, я понял, что мешающая видеть дымка отступает.

Может ли сотрясение мозга нарядить окружающих меня людей в подобные изображаемым на картинах про богатырей кольчуги, шлемы, панцири и сунуть им за пояса мечи? Способно ли сотрясение мозга «перенести» меня в холодную грязь рядом с тихо журчащим ручейком, заслонив небо ветвями берез?

— Ты с лывы-то [*из лужи] его вынь, Василий, — сказал стоящий позади всех «богатырь».

В его наряде больше всего красного. Командир, наверное.

Сидящий слева от меня на корточках «богатырь» по имени Василий аккуратно потянул меня за руки, пытаясь придать сидячее положение. Голова отозвалась новой вспышкой боли, сквозь которую я с трудом разглядел на усатом, бородатом, мокром — в ручье умывался, наверное — лице Василия улыбку и услышал обращенные ко мне слова:

— Недарова [*не зря] ахлипестнул [*дал пощечину], а? Вонный свет [*загробный мир] поди зрел уж. Почитай — вдругоряд на травушку упал [*родился].

— Не понимаю, — простонал я. — Вы кто?

— Государевы люди, — важно ответил Василий, и бережно перетянул меня из грязи на травку. — Ты — повар?

— Кондитер и бизнесмен, — отреагировал я на знакомое слово.

— Тьфу, немец, — почему-то расстроился главный «Богатырь».

Изменившееся поле зрения позволило увидеть страшную картину: в ручье и по обоим его берегам, пачкая жизнерадостно-зеленую травку вытекающей из ран кровью, лежали трупы одетых в грязные лохмотья людей. Отдельно, рядком, лежали утыканные стрелами трупы людей одетых хорошо. Один из них так и вовсе при жизни красовался отороченными мехами рукавами. Несколько «богатырей» спокойно и методично шарили по одеждам и тех, и других.

Василий едва успел увернуться от мощной струи рвоты из моего рта, а вот брюки придется стирать. Стоп, а где брюки? Что это за странные, плетенные невозможными для самого никчемного китайского контрафакта крупными, неровными нитями, широченные серые портки? И что это за красные сапоги с изогнутыми носами на моих ногах? Подняв к глазам дрожащие руки, я неверящими глазами уставился на загорелые, худые руки с длинными пальцами.

ЭТО НЕ МОИ РУКИ!

Это осознание стало последней каплей — выбрав между панической атакой и отключением, мозг милосердно активировал второй вариант, и я погрузился в теплую, дарящую покой, тьму.

Это невозможно! Вот эта охапка сена подо мной, скрип ползущей по убитой колеями «грунтовке» телеги, странный, в целом понятный, но наполненный незнакомыми словами и архаизмами разговор возницы-Петра с «богатырем» Василием, эти едущие рядом верхом другие «богатыри» и вторая, нагруженная трупами, телега — всё это попросту не может существовать в двадцать первом веке!

Я был бы счастлив, если бы все это оказалось коматозным бредом, но… Запахи, звуки, колющиеся сквозь мокрую — меня немножко отмыли — одежду соломинки, полный шелеста, хруста и пения птиц лес, через который мы едем и страшная, не отпускающая боль в голове, заставляющая мысли путаться — все это сразу, в полном объеме, человеческий мозг даже в самом горячечном бреду вообразить физически не способен!

Как ни странно, больше звуков и запахов имеющихся, меня напрягали отсутствующие: после целой жизни в окружении автомобилей, поездов, тихо, незаметно из-за привычки гудящей бытовой техники и проводов ЛЭП окружающий мир казался неуютно-тихим и от этого чуждым.

Мне приходилось бредить от высокой температуры, мне случалось напиваться до «отключения», мне прилетало по голове в дурных драках по студенчеству, я от этого терял сознание и потом «наслаждался» тяжелым сотрясением, но никогда ничего подобного мозг не генерировал.

Это невозможно, но это — реальность, которую я в полной мере ощущаю, обоняю и осязаю. Видится, обоняется и осязается, кстати, совсем не так, как раньше. Никогда не чувствовавший вредной заразы-табака нос вычленяет малейшие нотки запахов: мокрая земля, неприятный, тяжелый, «кровавый» запах мертвецов с телеги, когда ветер дует в нашу сторону, аромат лесных цветов, нотки металла от доспехов «богатырей» и даже почти неощутимые миазмы звериных экскрементов.