Жестокие всходы - Тимофей Николайцев
Так, кипятя себя злобой на Эрвина, он осмелел, наконец — сунул руку внутрь дома, держа кирку на весу, а потом — головой вперёд пропихнулся следом за ней. Чтоб подальше закинуть, нужно было хорошенько размахнуться сперва, а места для замаха ему и не хватало. А пепел… если им не дышать, то ничего и не будет… Обычное же дело — будто нырнуть, и сразу вынырнуть… Кого по малолетству старшие пацаны мордой в грязь не макали?
Верхняя доска по одному пересчитывала ему позвонки, но, облегая животом крошащийся подоконный кирпич, он протиснулся без особых проблем. И если бы…
— Луц! — перепуганно захрипели снизу.
На жопе ведь глаз не бывает…, но каким-то непостижимым образом Луций увидел, как внизу, среди бурьяна — тишайше беснуется Курц, обеими руками подавая его спине предостерегающие знаки.
— Скорее! Скорее давай! — замахиваясь перед броском слышал Луций, пока не прозвучало совсем уж невезучее:
— Едет кто-то…
Кирка моментально отяжелела, едва рывком не выкрутив ему кисть. Опешивший от такого Луций — не удержал её, и она выпала… Всем телом он рванулся назад и, к ужасу своему, застрял… и не то, чтобы застрял совершенно уж безнадёжно, но вывернуться из щели и спрыгнуть в бурьян — потребовало бы теперь куда больше того мгновения, что кирка провела в падении…
Луций сдержался, не запаниковав — слышал, как уже не скрываясь, в полный голос, орёт ему Курц, а сам тем временем проворачивался, высвобождаясь из западни… Но взгляд его неотрывно продолжал следить — как падает кирка, переворачиваясь попеременно то рукоятью, то обухом…
Она беззвучно коснулась пепла… породив, однако, другой, чуть запоздавший звук — глубокий монетный звон — когда брякнулась о кремнисто-твёрдое дно, пробив пухлый пепельный сугроб насквозь.
И тотчас — внизу словно разорвалась коптящая пороховая бомба.
Туго скрученные клубы ринулись прямо в лицо.
Луций запер дыхание и накрепко зажмурился… чувствуя, как частички пепла прижигают ему кожу, рванулся — да так, что показалось, едва не разворотил к херам всю стену. Затрещав краями, дощатая щель выпустила его. Он полетел с цоколя спиной вперёд, уже понимая умом — вдохнул… наверняка вдохнул… полные ноздри ведь набило. Лицо горело так, словно его макнули мордой в чан с прокалёнными железными опилками.
«Вот что, оказывается, чувствуют лошади… — придурковато думал он, падая навзничь. — Вот — что чувствуют…»
И лучше бы сейчас ему брякнуться затылком обо что-то твёрдое, чем…
Но ничего этакого, вроде половинки торчащей из земли кирпича, его дурная голова не встретила… только хрустнула под лопатками, сминаясь, колкая сорняковая путаница… Луций ссадил кожу на спине, но вроде серьезно ничего себе не повредил.
Всем воздухом, что кипел в лёгких, он шумно отфыркнулся через обе ноздри, совсем уж по лошадиному — заранее с ужасом представив, что сейчас вылетят в небо чёрные от этого пепла сопли. Но в реальности всё оказалось куда хуже — прямо в это небо, почти заслонённое от него колышущимися метелками бурьяна, изгибаясь дымным хвостом, хлестнул из окна сумасшедший чёрно-пепельный гейзер…
Щель под досками, забирающими оконный проём, чадила теперь, как топочная заслонка, раскрытая в самый разгар работы мехами — оттуда пёрло, всё более сгущаясь, всё туже и туже закручиваясь. Клубы пепла плелись узлами — многократно выворачивались наизнанку, исторгая сами себя. Со времен пожара на городской мельнице Луций не видел ничего подобного — не просто взвесь летучего-и-лёгкого, воспламеняющегося прямо в воздухе, не просто клубы… Это было похоже на бестелесное, но тем не менее ЖИВОЕ существо. Луций готов был поклясться — нечто гигантское и бесформенное парило над ним, изворачиваясь и перетекая само в себя, и себя же выдавливая наружу. Тошнотворные эти превращения даже видавший всякое бурьян заставляли в ужасе пригибать головы.
Существо выпустило из себя клубящиеся дымы щупалец, и они веером разошлись над двориком старого Линча, изгибаясь над каждым выступающим из сухой травы углом. Там, где они задерживались дольше мгновения — воздух стекленел и съёживался. И лоскуты этого съёженного воздуха начинали мерно оползать вниз, подпаливая сорняковые метёлки.
И вдруг — вспыхнуло…
Конечно, Луций хоть и рос пацаном борзым, но не разменял ещё и первой дюжины лет, а потому — тотчас забыл про маску старшака и предводителя ватаги своей улицы, которую привычно носил, не снимая. Сейчас — не стоял у него над душой Курц, да и Кривощекий Эрвин не маячил где-то поблизости, и значит не было сил играть в стойкого наедине с самим собой… Он позорно захныкал и заскулил, будто скулежом и всхлипами можно было закрыться от этого чёрного, невесомого, но яростного, шторма. Будто достаточно позвать маму, и дело тогда опять сведут к подзатыльнику. А вот и нет — ему теперь конец, тут и думать нечего. Вот тебе вся взрослая правда — его, Луция с Третьего дома по Ремесленной, сына своих родителей, сейчас просто не станет…
Вот как это случится — небо сгорит над ним, и пепел разойдётся облаком, широким и плотным, накроет его и задушит во чреве своём.
Вот как всё будет — пепел осядет, умертвив землю под собой, на которой хоть и растет какая-никакая трава, но она суха и мертва от самого рождения… и пепел умертвит заодно и его, Луция. Он останется лежать под пеплом, укутанный им и мёртвый — как тот воробей, что сдох под черепицей карниза, когда приговорили этот самый дом. Потом, месяц спустя только — воробей вывалился оттуда, выдутый ветром… Луций обнаружил его на мостовой — легкая пустая скорлупка из костей и перьев… Его, Луция — наверное найдут таким же…
Луций заслонялся ладошками… сквозь растопыренные пальцы смотрел на полыхающее небо над собой, ожидая первых жгучих прикосновений.
И они не заставили себя ждать.
Будто рой суетящейся мошкары — опустился и ужалил. Невесомые чешуйки пепла заскворчали, вплавляясь в кожу, и даже ладонные линии вдруг задвигались, заизвивались палимыми змеями… Это было больно, адски больно… Луций вопил, вопил кому-то: «Только не глаза!!! Не надо… только не глаза!!!» Стать слепым — отчего-то представлялось ему намного более страшным, чем просто стать мертвым. Умнее всего было ещё раз крепко-накрепко зажмуриться, но Луций то ли не успел, то ли… не сообразил. Или веки не подчинились ему — так или иначе, Луций увидел всё:
Бурьян, заполонивший дворик старого Линча, воспламенился разом — пламя взревело и затрещало. Рассерженными пчелами замельтешили туда-сюда длинные искры. Жар и
