Жестокие всходы - Тимофей Николайцев
Первый запал драки прошёл, и долетающие кулаки не были уже мягкими картофелинами. От каждого удара — его скручивало и швыряло. Звон рассыпался в голове, саму её мотало, едва не отрывая от шеи. Сквозь череду слепящих ударов Луций увидел, как шлепнулся под забор насмерть измочаленный Курц… потом упал сам…
Как ему снова удалось подняться — он не помнил. Под рукой визжали, вырываясь. Он увидел свои пальцы, погруженные в чью-то копну волос, и дёрнул за эту копну, что есть силы дёрнул — загораживаясь ею от падающих сверху копыт. Волопайский потерял равновесие и, запутавшись в пакле его волос, Луций едва не упал вместе с ним.
Потом он увидел перед собой переулок — пустой и гулкий, как нутро рассохшейся бочки… и понял, что бежит. Он вырвался! Ему удалось… Откуда-то выскочил дощатый забор и с размаху шваркнул его по груди.
Луций повис на нём, задыхаясь, и эта короткая передышка, должно быть, вернула его к действительности — он оглянулся и увидел шатающегося, но бегущего к нему Курца, избитого, как пёс, то и дело роняющего на бегу красные плевки на дорогу… Увидел волопайских, настигающих Курца, отметил не без удовольствия, что они тоже неплохо так разукрашены… Потом увидел Вартана Брюхоногого, разозлённого сверх всякой меры и топающего, как ломовой конь.
Он затравленно огляделся… вокруг был уже не Свечной — заборы невысокие и хлипкие, зады дровяников с выпирающими из щелей серыми грыжами поленьев. Он увидел также знакомые космы лебеды в кружевных крапивных оборках, увидел накрошенное наземь стекло, отчего дорога тут походила на рыбную потрошильню, и, уже внутренне понимая, зачем сюда принесли его ноги — увидел рукоятку кирки, призывно торчащую из рыхлой зелени.
С такого расстояния она выглядела вполне безобидной деревяшкой.
Он кое‑как оторвал своё тело от забора и пошатываясь, сделал несколько шагов к этой деревяшке.
Мимо пронёсся Курц, вопя на бегу что-то неразборчивое.
Луций посторонился, пропуская его, потом сделал ещё несколько шагов.
Стеклянная чешуя хрустела под ногами. Из расквашенного носа часто-часто капало, словно там успели вырасти две красные сосульки и вот теперь — торопливо начали таять.
Луций вытерся, перемазав ладони красным.
Ещё пара шагов.
Сзади уже нагоняли, азартно хрипя.
Он сделал последний шаг… тот, что мог и взаправду стать его последним — нагнулся, борясь с головокружением, и ухватил за деревяшку. Она подалась из травы слишком легко, и он испугался до липких судорог, что это и впрямь бесполезный кусок валежины, что вот он распрямится сейчас, а в руках у него окажется куцый обломок. Он рванул черенок на себя… и на противоположном его конце обнаружилась угловатая тяжесть.
За спиной, уже совсем рядом, топотал Вартан, набегая и занося кулак для удара.
Луций знал, что теперь это будет не конское копыто, и уж конечно, не мягкая картофелина — это будет молот, дробящий кости… И тогда он закричал, и дёрнул всем туловищем, разворачиваясь и выволакивая из-за плеча разящую тяжесть…
Кирка свистнула, пропоров воздух и, не встретив перед собой препятствия, очертила пугающе-длинную дугу… ткнулась острием в землю, выворотив рыжий ком. Луция развернуло инерцией удара и он, озлясь на столь бестолковый промах, выдернул кирку из земли, снова вознёс на высоту замаха… и понял вдруг, что не видит больше Вартана перед собой…
Вартан Брюхоногий валялся как куль… как срезанный сноп — лицом в дорогу. Ноги его мелко и судорожно двигались, расталкивая пыль, а вокруг головы обильно пузырилось розовое…
Волопайские стояли не шевелясь — как подсолнечные будылья, с которых вот-вот срежут шляпкии.
Их обморочная неподвижность отчего-то разозлила Луция ещё пуще — до зубовного скрежета. Он снова замахнулся киркой и непременно ударил бы ещё кого-нибудь, но волопайские ожили и попятились. На их веснушчатых рожах тупое недоумение постепенно уступало место испугу. Потом — ужасу. Словно они постепенно, с каждым шагом назад — понимали, что произошло. Вартан Брюхоногий перестал сучить ногами, но розовое вокруг его головы всё ещё пузырилось.
Совсем не было видно его лица в этой пене, и сам он — будто тонул в обочине… ещё торчали наружу костистые клешни кулаков, но свежие ссадины на них уже зарастали пухлой пылью.
Вартанова ватага всё пятилась и пятилась. Луций пёр на них, пока не поравнялся с телом Брюхоногого… и встал над ним, шатко покачиваясь.
Внутри него всё звенело. Казалось, случись сейчас ещё хоть что-то, какая-то малость, окликни их чья-то хозяйка от своего белья на веревке — и он заорёт от ужаса содеянного, перепуганным зайцем понесётся прочь. Но ничего не произошло… на таких переулках ничего и никогда не случается в будний полдень — когда дома пустуют, и в отстранённом собачьем лае и воздетой ветром дорожной пыли тонет любая кутерьма. Дворы смолчали, и Луций принял их молчание за отсрочку. Дворы признавали — он победил в первой же серьёзной драке. Ватага Вартана обезглавлена, разгромлена, и теперь Луцию никак нельзя испугаться и бежать. Нельзя даже выглядеть испуганным. Вартан своё получил. И каждый получит. Каждый, кто хотя бы пикнет — получит вот этой киркой по едалу! Поняли? Упыри волопайские! Свинопасы позорные! Поняли? Ещё кого из наших тронете… Ещё кого из вас на Ремесленной увижу… Всю Волопайку на хрящи понадеваем!
Он снова пошёл на них, и они отпячивались, строй их прогибался пологой дугой. Никто больше не смотрел на тело Вартана — все косились на кирку, которую Луций упрямо волок за собой. Кирка брякала, отыскивая бока булыжников в мягкой пыли. Если бы они сейчас кинулись всем скопом — он ни за что не успел бы её поднять достаточно быстро, и уж точно не сумел бы никого толком ударить.
Но никто не кинулся.
Кирка вызывала ужас. Её ржавый обух до сих пор был заляпан кровью и мозгами Брюхоногого, а на деревянный комель налипли осколки теменной кости.
И, глядя на кирку, волопайские, наконец, побежали…
Бегство было столь безоговорочным и полным, что Луций против воли дёрнулся в погоню, и даже преследовал их четыре рыскающих шага. Потом опомнился и встал, переводя
