Жестокие всходы - Тимофей Николайцев

Кривощёкий довольно долго пролежал без движения, ожидая одного или другого… и только потом понял, что всадники промчались, и он пока останется жив… Тогда он выпутался из травяных косм, успевших прорости сквозь дыры в его штанах, и побежал снова — обоза уже почти не было слышно… он ушёл, должно быть, очень далеко.

Кривощёкий кое‑как добежал до Тележного — дорога вела в подъём, и он совершенно выдохся, покуда доковылял до верхнего её излома… Здесь было светло от факелов, выставленных вдоль дороги, и на этом, конечно, следовало прекратить безнадёжную погоню — что везут в телегах, он уже выяснил… Однако, он побежал дальше — подгоняемый то ли страхом, то ли воспоминаниями о подслушанном золотом звоне. Он замешкался только у развилки, и то только потому, что силы кончились — Эрвин сложился пополам, опираясь ладонями о содрогающиеся свои колени.

Слева начинался Громовой Тракт, ведущий за пределы города… и, если Духовники и впрямь решили втихаря вывезти прочь из города свои богатства — обоз непременно повернёт налево. Кривощёкий всматривался туда, блуждая взглядом поверх маетных отсветов огня на булыжной мостовой… однако, когда его дыхание восстановилось настолько, что стало возможным сдвинуться с места — он отчего-то потрусил направо, вдоль каменных купеческих заборов.

Тут мостовая изворачивалась петлей и уводила в сердце города, к Храмовой площади.

Кривощёкий нипочём не смог бы объяснить свой выбор, но отчего-то чувствовал, что идёт в правильном направлении. Золотой звон вспоминался ему всё отчетливее, с каждым сделанным вперёд шагом — он почувствовал во рту ту знакомую с детства сухость и понимал уже, что это слабые отголоски Зова, что Колодец пытается призвать всех горожан на площадь, но отчего‑то — не может…

Проверяя, так ли это — Кривощёкий зачерпнул дождевую воду с упавшей и провисшей жёлобом заборной доски и по‑собачьи собрал её всю языком с ладони… Гортань сократилась, позволив сделать глоток, и тот послушно смочил всё сухое, что встретил по пути. Что было не так… Жажду от Зова утолить невозможно, но на всякий случай Кривощёкий заранее обильно напился — прежде, чем снова двинуться к Храмовой Площади. Прячась и перебегая от одного тёмного пятна к другому, он успел ещё раз как следует запыхаться, а обоза всё не было… и он совсем уже отчаялся, решив, что всё‑таки повернул не туда, как ему встретился свежий лошадиный шматок — всё ещё парной. Кривощёкий даже проверил наощупь, чтобы быть полностью уверенным — да, тёплый, не подсохший и даже не обсиженный мухами… непереваренные зёрна овса в этом шматке ещё не затвердели и не кололись. Он снова подхватился с четверенек и побежал… и, едва одолев два или три квартала — снова начал слышать впереди натужный скрип осей и рассыпающийся по мостовой колёсный дребезг.

От непонятного счастья у Кривощёкого защипало в глазах, он ещё сильнее поднажал… и перед самой Храмовой площадью всё‑таки сумел нагнать последнюю подводу. Жандармы, стоящие в оцеплении — дружно смотрели вслед обозу, а потому не заметили, как он прокрался за их спинами.

Её ободья были черны и блестели, словно натертые угольной пылью. Да это и была подвода угольщика — Кривощёкий узнал её по железным обручам, которыми были усилены борта и днище…, но самого угольщика Силая нигде не увидел. На вожжах сидел совершенно другой мужик, не похожий на Силая ни лицом, ни фигурой. Силай был плотен и настолько космат, что его силуэт на тележном передке всегда выглядел так, будто был укутан в баранью шкуру. Этот же, что управлял теперь его подводой — был тощим дрищом с наголо остриженной головой. Сидел, сгорбившись, и не поднимая зада даже на самых резких ухабах.

Лишь один раз, когда впередиидущий воз зацепил что-то ступицей у края дороги и развалил с треском и грохотом, а замыкающие обоз конные жандармы пришпорили лошадей, он всё‑таки натянул вожжи и чуть привстал, уродливо раскорячась, словно поднимался с корточек, справив большую нужду — и тогда на его запястьях брякнуло железо… Когда телега проезжала мимо одного из факелов, Кривощёкий остолбенел, но глаза его не обманывали — возчик и впрямь был так тесно прикован к тележному переду за обе руки, что и вожжи‑то мог натягивать, только мотая их на кулак… Точно такие же цепи охватывали его лодыжки, сходясь брякающим узлом на кольце, продетом сквозь оглобельный шток. Цепей каждому возчику было отпущено не по-людски коротко — так, чтобы они не могли не то что сойти с телеги, но и встать в полный рост ни у кого не получалось, ни даже обернуться назад… Золото, призывно звенящее под рогожей, было в полной безопасности от любой людской слабости. Когда очередной ухаб перетряхивал всё содержимое телеги, то прикованный возчик только горбился — всё сильнее и сильнее.

Ещё через несколько кварталов вереница подвод снова встала.

Кривощёкий перебежал через дорогу — туда, где травяная тень была погуще… и вовремя…

Забренчало подковами, конные жандармы выехали из предрассветной слепой темноты и, осаживая лошадей, встали полукругом. От их седел звякало так же, как и от тележных передков — то, что Кривощёкий поначалу принял за оружейный лязг, оказалось шевелением цепей.

Один жандарм проехал столь близко от него, затаившегося, что Кривощёкий сумел разглядеть всё в мельчайших подробностях — цепь опоясывала всадника, соединенная не замком, а наглухо сплющенной кузнечной скобой, и ныряла под брюхо лошади. Жандарм держался в седле шатким столбиком — стоило ему хоть немного свеситься с седла или приподняться на стременах, как лошадь начинала беспокоиться, словно цепь под её брюхом была унизана острыми шипами.

Вот это да!..

Жандарм миновал сначала Кривощёкого, а потом и телегу, объехав ту по дуге, и взгляд его, буравящий пухлые мешки под рогожей — тоже был полон сладкой печали… такой же, как и у самого Кривощёкого… Такой же, каким был бы, наверное, взгляд и у тощего возчика, если бы тот как‑то сумел обернуться и хоть мельком посмотреть на груз за своими плечами…

Следить за обозом и дальше — было чистым безумием… Но то ли Кривощёкий оказался слишком туп для такой благоразумной мысли, то ли просто не мог поверить, что всё это происходит на самом деле — он медленно, словно лис, крадущийся в чуткий курятник, полз сквозь бурьян, вдоль длинного тела обоза к самой его голове.

Что-то очень важное творилось там — впереди.

До