Этой ночью я сгораю - Кэтрин Дж. Адамс

– Завтра моя Ткачиха начнет меня исцелять.

Он выпрямляется и рявкает через тронный зал:

– Пусть их обеих приведут ко мне за час до полуденного звона колокола, Малин. Меня утомила их компания. Уведи их с глаз долой.

Музыка резко обрывается. Крышка пианино захлопывается. Малин подходит к отцу и железной хваткой берет меня за запястье. Он шагает к дверям и распахивает их. Он тащит меня за собой. Прядильщица спешит за нами.

Я не оглядываюсь назад.

Но не знаю почему.

Он проводит нас мимо наших покоев вверх по большой винтовой лестнице с блестящими золотыми перилами. Наверху находится площадка с тремя дверями. На левой видны витиеватые золотые буквы «Р. Х.», на средней – «А. Х.», а на той, что справа, еще не высохла краска на инициалах «М. Х.». Я хмурюсь. Я уже видела эти инициалы. Они были вырезаны на комоде, выведены чернилами в письме.

Он тащит нас внутрь и запирает дверь. Затем вежливо указывает Прядильщице на диван и ведет меня в спальню. Это его спальня. Он подталкивает меня к кровати, чтобы я села. Я улыбаюсь ему, а сама думаю, чего же он хочет.

– Прекрати, – рявкает он, хватает мягкий халат и бросает его в меня. – Прикройся!

Мои брови немного нахмурены, а маска стягивает кожу. Я разглаживаю лоб, надеваю на себя халат и затягиваю пояс на талии.

Он кивает мне, стиснув челюсти.

– Оставайся здесь. Мне нужно поговорить с Алисой.

С Алисой? Он уходит на пять минут, а когда возвращается, выглядит уже спокойнее. Я поджимаю колени к груди и жду, пока он заговорит.

– Пенни?

Это слово наводит меня на мысли о только что отчеканенных медных монетах с лицом Верховного Смотрителя на одной из сторон.

Он качает головой и с резким выдохом говорит скорее себе, чем мне:

– Это пройдет. Все должно пройти.

Я моргаю и тоскующим взглядом смотрю на подушку.

Малин садится рядом со мной и поворачивает меня за плечи – так, чтобы я оказалась к нему спиной. Он снимает с моей головы золотой ободок и кладет его на тумбочку. Затем он вытаскивает из моих волос шпильки и выкладывает их рядом с ободком в аккуратную линию. Он разглаживает пальцами мои кудри, выпрямляя их.

– Алиса уже вот-вот закончит. Можешь остаться на ночь тут. Я посплю на диване.

– Алиса?

Он слегка вздрагивает.

– Прядильщица.

Он произносит ее имя так, будто у него есть острые углы.

Я поворачиваюсь и тянусь к нему, пока он еще сидит.

– Пожалуйста, – шепчу я, – не уходи.

Он был рядом со мной с тех пор, как я проснулась. С ним я чувствую себя в безопасности. Ощущаю некоторое раздражение: возможно, мне не стоит ему доверять. Но и эта мысль ускользает прежде, чем я успеваю додумать ее до конца.

– Я не уйду, – бормочет он. – Я обещал, что найду тебя. Просто я не думал, что сделать это будет так сложно.

– Я же здесь.

– Нет, тебя здесь нет.

Он не прав, успеваю подумать я, и он толкает меня на кровать, чтобы я легла. Он натягивает мне на плечи покрывало и вздыхает.

– Я буду рядом, за дверью.

Мгновение спустя он уходит. Прядильщица забирается в кровать рядом со мной. Она ложится набок и сворачивается так близко, что я щекой чувствую ее дыхание.

Она не говорит, просто тихо тянется ко мне за руку и крепко держит.

– Ты же помнишь?

Серебристая прядь волос держится за уголок ее маски-бабочки. Я смахиваю ее, осторожно отцепляю и заправляю ей за ухо.

– Как только я пытаюсь вспомнить, все начинает дрожать. У меня не получается.

Ее губы изгибаются в легкой улыбке.

– Получится. Обещаю.

Мне нравится ее обещание. Она постепенно погружается в сон. Идеально зажившие пальцы танцуют на тыльной стороне моей ладони.

Но первая же мысль, в которой я уверена, пробуждает изменчивые воспоминания. Они не дают мне заснуть еще долго после того, как ее дыхание становится ровным.

Я не я.

Может быть, я – Пенни.

Глава 36

Часы перетекают в дни. По утрам осень присыпает двор белым. Я забыла, что такое нормальность, но знаю, что не это. А значит, теперь я знаю три вещи.

Я не я.

Я принадлежу Смотрителю.

Нормальность меня покинула.

Все остальное – размытое пятно, затерянное в дымке, которая затуманила мой разум. Оно держится там на крошечных колючих шипах. Ритм нашей рутины – единственное из того, что мне привычно. Я за него держусь.

Каждое утро Смотритель вызывает нас в свои покои из черного мрамора с позолотой. Мы встаем рядом, Прядильщица и я. Наши головы склонены, руки сложены на подоле. Мы – противоположности. Тьма и свет. Смерть и жизнь.

Я не понимаю, почему он улыбается, когда Прядильщица протягивает ему шелк. Почему он так нежно проводит большим пальцем по ее щеке и хвалит ее за усердие? Ведь каждый день шелк остается пустым.

Потом он подходит ко мне. Там, где Прядильщице все неизменно удается, меня снова ждет провал. Он приказывает мне исцелить его, но у меня не выходит. Я исцеляю других – тех, кого он представляет моему вниманию: советников со стертыми до плоти мозолями от новой моды на остроносые сапоги, кухарку с обожженной рукой, которая схватилась за печь, и даже дворцового стражника с клинком в груди, которого неудачно пронзили на тренировке. Потоки магии стекают с моих пальцев по их линиям жизни. Их кожа заживает идеально и безупречно.

Но когда я прикасаюсь к блестящей изумрудной линии жизни Смотрителя, моя магия зарывается вглубь костей и прячется. Я говорю ему, что его рану отравляет какая-то необычная магия. Но на самом деле я не могу разжечь искру силы, чтобы исцелить его. С каждым днем его хмурый взгляд становится все мрачнее. За золотой маской вспыхивает гнев.

Этим утром он подзывает меня к себе щелчком пальцев.

Его улыбка – предвестие игры, в которой мне не победить, вопрос, на который мне не ответить, задание, которое мне не выполнить. Болезненно-зеленая нить его линии жизни туго натянута. Если я по ней щелкну, она завибрирует, как струна арфы.

– Сегодня у тебя все получится, любимица моя?

Это не вопрос, но из-за его интонации в конце слышится знак вопроса. Смотритель не спрашивает.

– Меня беспокоит твоя уклончивость.

Он требует от меня ответа. Но у меня его нет.

Я слышу мягкие шаги по ковру. Нежные пальцы ложатся на руку Смотрителя. Прядильщица роняет