Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова
– Ты изменилась, птаха, – тихо сказал Фебр.
– Повзрослела, – поправила она его и добавила твёрдо, чтобы не вздумал перечить: – Завтра сызнова приду. Я за минувший месяц тебя всяким видела: и больным, и едва живым, и умирающим. Так что в жилу пошедшим меня не испугать.
Отповедь вышла резкая и честная. Фебр не нашёлся с ответом, а потому лишь потрясённо посмотрел на собеседницу.
Клёна, как и обещала, пришла на следующий день. Не с утра, едва проснувшись, а явно успев переделать все насущные дела.
– Я тебе одёжу у Нурлисы взяла, – сказала она, положив на скамью чёрную рубаху.
Хвала едкой старухе! Дала такую, чтобы была не сильно велика отощавшему за месяцы плена и болезни обережнику. Но Фебр на облачение ратоборца всё одно смотрел с тоской и досадой. Ему теперь такое вздеть – курам на смех.
Но он промолчал. Да и что тут скажешь?
Глава 49
Тамир наслаждался весной. Давно, как же давно ему не было так хорошо! Одиночество и сомнения, терзавшие его последние вёсны, отступили под натиском то ли нави, то ли бушующего зеленни́ка.
Воздух казался дурманным и пьяным. Голова кружилась, а перед глазами проносились не то видения, не то воспоминания. Тамир не задумывался. Всё происходило въяве, но вместе с этим он будто бы видел два разных сна.
В одном он был человеком: сыном, мужем, отцом, дедом, обережником. В другом – скитальцем, безнадёжно ищущим путь к дому, к людям, которых покинул. Он не помнил их имён и лиц, не помнил, зачем ему надо их сыскать. Знал лишь одно – непременно надо… Впрочем, торопиться с этим уже явно было ни к чему.
Из-за этого явь его путалась, заставляя постоянно теряться в догадках: то, что так часто напоминает о себе, было ли с ним на самом деле? Мерещилось ли? Застенчивая девушка с короткими волосами, закрученными в лёгкие тонкие кудряшки, которая улыбалась и пела. Он помнил, как она склонялась над старыми свитками и как тень от длинных ресниц падала на нежные щёки. От этих воспоминаний теплело на душе. Кто эта девушка? Где она нынче и с кем?
Он не помнил, но был счастлив.
Иногда всплывала перед глазами другая, с тяжёлой русой косой и синими лучистыми глазами, с кожей сливочно-белой и красивыми мягкими руками. Лицо было знакомое, но имени её Тамир всё одно не помнил. Да и казалось отчего-то, что и не нужно помнить. Незачем. И он сызнова не ворошил минувшее.
По ночам во снах к нему приходила женщина, темноглазая, с волосами, тронутыми сединой. Она что-то ласково шептала, касаясь сухой ладонью его головы. А он лежал с закрытыми глазами, вытянувшись на лавке и положив тяжёлую голову ей на колени. Сердце трепетало. Пахло домом: подошедшей опарой и печным дымом…
Случалось, ему являлась девочка. У неё были светлые кучерявые волосы, разбитые коленки и исцарапанные руки. Она забиралась к нему на колени и что-то говорила, дёргала за волосы, смеялась. А он играл с ней, щекотал. И просыпался счастливее, чем засыпал.
Бывали мгновения, когда на Тамира находила неведомая блажь: хотелось вдруг вспомнить то, что было после. Не вся же его жизнь состояла из радости? Что стало со всеми теми людьми, которые приходили к нему во снах? Ивор мешал. Перед глазами, будто каменная стена, повисала чёрная завеса, которую не прошибить. За этой завесой пряталась память. Ворошить её Тамиру было нельзя. Или не хотелось. Да, вероятно, не только ему, но и Ивору.
Тамир понимал, что боится знать. Боится всего того, что сокрыто за завесой. И потому в его душе рождалась тихая благодарность к навию.
Лесана вновь и вновь пыталась разговорить его. Но говорить не хотелось. Ивор молчал. И Тамир молчал вместе с ним. Понимал, что спутница неразрывно связана со многим из того, что он не помнил. А ему было так хорошо! Так легко! Он не желал сызнова взваливать на свои плечи тот же груз, который несла она, не желал смотреть на мир такими же погасшими глазами. Потом как-нибудь. Не нынче.
Они ездили от города к городу. Жили то там, то здесь. Лесана отправляла грамотки главе, беседовала со сторожевиками. Всё это проходило мимо Тамира чредой однообразных событий. Города казались похожими друг на друга. Но в Радони будто всколыхнулось что-то в сердце. А в чьём – вего или в Иворовом, Тамир поначалу не понял.
Улочки Радони были узкие, а избы стояли не за заборами, как в Елашире, а крылечками с узорными навесами поперёд тына.
Они с Лесаной шли по одной из таких тесных улочек, когда у Тамира вдруг что-то дрогнуло в душе. Обережница в тот миг говорила с ним, но колдун уже не понимал о чём. Он застыл, пытаясь осмыслить, что происходит, но вдруг ощутил себя бревном, которое расщепляют надвое тяжёлым колуном. Помстилось, что нить, соединявшая Тамира и Ивора, натянулась до предела и лопнула, разделяя тело с разумом, разум с памятью, а память с душой. Он задохнулся от боли. Острой и внезапной. Поблазнилось, что его то ли вышвырнуло из тела, то ли, напротив, затолкало вглубь, сделав лишь сторонним наблюдателем. А потом разум до краёв затопило глухим ужасом, смешанным с тоской.
Дом. Невысокий. С крылечком. Просевшие, истёртые ногами ступени. Старый навес. Дверь с деревянной, гладкой от множества касаний ручкой. И девушка, ждавшая за этой дверью. Он помнил её голос, её улыбку. А лицо забыл. Сколько вёсен минуло с той поры?
Он запрокинул голову. Небо с белоснежными кучевыми облаками кружилось над ним всё быстрее и быстрее.
Изба. Крыльцо. Дверь. Запах парного молока в сенях. Девушка. Как её звали? Он забыл. Она потом стала его женой. У них даже родились дети. То ли трое, то ли четверо. У него были и внуки. А потом всё закончилось. Там, в Вадимичах. Для него закончилось. Или нет? Вот же он. Дышит, чувствует, видит, слышит. И сердце тяжкими, болезненными толчками гонит по жилам кровь.
Но рядом нет никого, с кем можно разделить боль. Боль одиночества и бесконечного скитания. Его дети состарились и умерли. Состарились и умерли внуки и правнуки. Нет больше в Радони людей, некогда живших в доме с покосившимся крыльцом и старым навесом. И дома тоже нет. Всё это давно стало пылью и прахом. Его уже давным-давно никто не ждёт, и идти ему некуда.
Душа
