Тени двойного солнца - А. Л. Легат
Он ударил меня по плечу. От него несло конем, потом и дальней дорогой.
– Я как раз маленько думал потолковать. С глазу на глаз, – он покосился на Деханда.
Рут не имел привычки думать перед тем, как нести свои нелепые истории. Нет, как раньше уже ничего не будет.
– О, дьявол… Если я услышу хоть еще одно слово про Эританию…
Рут моргнул дважды:
– Эританию? Сраные болота?
Деханд навострил уши и сузил глаза. Я накинул плащ и поманил Рута за собой, прочь от дома.
– Там еще и болота? Хуже и быть не могло.
Рут замер – я не услышал его шагов. Обернулся: тот стоял, будто примерзший к земле.
– Ты что, приятель, туда намылился?
Я выразительно посмотрел на телохранителя жены. Рут наконец-то сообразил, что к чему: мы отошли от поместья, растоптав траву. Теперь фигура Деханда сливалась с выстриженными кустами.
– Черта с два! – тихо сказал я. – Ноги моей там не будет.
Раннее воснийское лето не согревало по вечерам. Я приложил подмерзшие руки ко рту и подышал на ладони. В походе под Волоком ничего не помогало их отогреть: мы клонились к костру, грязные, оголодавшие, смердящие не лучше покойника…
Как же я отвык от этого дерьма.
– Да, я туда намылился, – сдался я после поворота к «Гусю».
Когда мы уселись в углу, за дальним от входа столиком, Рут даже не взял выпивку. Он уложил локти на стол и смотрел на меня, как на безумца.
– В Эританию, приятель, едут в двух случаях. – Он пошарил рукой по столу и вспомнил, что кружек еще нет. Нахмурился. – Случай первый: тебя туда погнали под страхом смерти. Виселица ли, терки с бандитами, кровная месть. А во втором ты просто свихнулся. Умалишенные и смертники, вот и все, кто приживаются в тех местах.
Я напомнил ему, закатав рукава дорогой рубахи:
– Про Воснию мне говорили еще хуже.
Рут ухмыльнулся, сверкнул щербатыми зубами:
– Скажешь, были неправы?
Я промолчал. Жестом попросил подать что-нибудь для пересохшего горла. Рут излишне суетился: делал такие пассы руками, словно пытался мне что-то продать.
– Гиблое местечко, коли спросишь. – Я не спрашивал. – Сами не просекли, в какого бога веруют, в вечном разладе друг с дружкою, не щадят ни баб, ни детей…
Он уставился на поданную кружку, сбился с мысли.
– Не то чтобы у меня был богатый выбор. – Я дернул плечами и пододвинул выпивку ближе.
– Что-нить еще, милсдарь? – спросил подросток, обнимая поднос.
– Немного тишины, – отвадил его Рут. Когда нас оставили, приятель заговорил, не попробовав напиток на вкус. – Миленькое дельце, я скажу: сдохнуть в такой-то дыре.
– Как я говорил, выбора у меня маловато.
– Значит, угроза жизни, – кивнул Рут. Похоже, он не шутил.
В последнее время все кругом были правы. Кроме меня.
– Все сложнее. Сам поход займет не больше сезона. Заскучать не успеешь.
– Поход?!
Рут так удивился, что, держи он в руках выпивку, точно бы облился с ног до головы.
– Долгая история…
– Так-то я никуда не спешу, – со странной злостью ответил он.
Я вздохнул и потер уголки глаз.
– На днях объявилась наша старая знакомая. Оторва Руш, отряд капрала Гвона, – Рут закивал, – заявилась не одна.
Кислое вино обожгло горло. Я путался между тем, что хотел рассказать другу, и тем, что рассказывать не стоило никому…
– И?..
– В общем, если я не соглашусь на условия Энима…
– Ничего не всекаю. Тут еще и Восходы замешаны?
– Все сразу, – вздохнул я. – У меня два дня, чтобы собраться.
– Ничего не всекаю, – повторил Рут.
Я бы тоже предпочел ничего не знать.
– Должно быть, женушка твоя будет вне себя от радости при таких делах, – Рут покачал головой.
– Жанетта знает. Она меня об этом и попросила.
– Коли попросила, можно и отказаться, – буркнул Рут.
Мое молчание ему не понравилось.
– Нет, нельзя? – он хлопнул по столу. – Вот ведь мегера! Схоронила одного, теперь спешит избавиться от второго…
– Все не так просто.
Спорить совершенно не хотелось. Нам подали копченые ребрышки по старой памяти. Я не возражал. Деханд появился в дверях, выцепил нас взглядом и мрачно встал у выхода, подобно надгробию. Я ел без аппетита, приглядывая за ним.
– Вот придурок, – громко сказал Рут.
Деханд его не услышал или сделал таковой вид. Впрочем, притворялся телохранитель Жанетты из рук вон плохо.
Я ел из привычки, не от голода. Ребрышки потомили на славу. Вся моя сладкая жизнь – последние ее крохи! – истончалась, редела, отдалялась с каждым часом.
– Видно, ты не в духе. Давай так, приятель. Давненько мы с тобой знакомы, – Рут обнял кружку двумя ладонями, – припоминаешь, что ты провернул в Криге, когда тебя прижали?
Я встретил его взгляд. Выдержал его и ответил:
– Прикупил коня, собрал вещи…
Рут ощерился:
– А потом я вломился после полуночи, когда пришли подпевалы Симона. И мы…
– Убрались из той дыры прочь, – кивнул я.
Приятель смотрел на меня, словно бы все уже сказано и все расставлено по местам. Осталось действовать.
«Выход есть всегда», – подсказывала его щербатая улыбка. Я и сам вдруг понял, что ухмыляюсь.
– Я за вечер соберу вещи.
– Никакого разговора и не было, – подмигнул приятель. – Говоришь, через два дня?
– Через два дня.
Я обвел взглядом убранство «Гуся»: высокий очаг с тремя котлами, небольшую печь по соседству, россыпь лавок и столов на любой кошелек. Точно развалы в Криге, где встречался пыл юга, заносчивость севера и воснийская алчность. Скоро прощаться.
Я спохватился:
– Чуть не забыл. Так о чем ты хотел потолковать?
– Да пустяк, – Рут отмахнулся. – Лучше давай за нашу дружбу, приятель!
И, наконец, поднял кружку. Я протаранил ее своей и залил дорогой рукав.
– За дружбу, – выпил я.
– Надеюсь, хоть она убережет тебя от этой глупости, – тише добавил он, сделав всего пару глотков. – Дружба, лучше каковой никто не видывал!
– За нее, родимую.
И мы заказали еще.
XXII. Доброе дело
На равнинах под Кригом, шесть лет спустя после болот
Экая невидаль, скажете вы: прошли годы, а старина Рут все еще жив! Вот он я, перед вами: сижу на кривом стуле в полутьме, дохлебываю, что осталось в кружке. В голове долгожданная пустота и никаких имен. В очаге пара начатых поленьев, но еще не время их разжигать – во дворе светло и зелено. Как уж вы поняли, в жизни моей стряслись кой-какие изменения. А именно…
– Снова пьешь? Я овдовею еще до того, как Бену стукнет шесть.
Меня толкнули бедром, отодвинув с прохода, и ножки стула жалобно скрипнули. В голосе
