Тени двойного солнца - А. Л. Легат
Я подмерз и снова осмелел. Пробираясь по следу из ломаных сучьев, втоптанных листьев и примятой грязи, я ожидал выпада. Коряга мог притаиться за любым кустом, забраться на дерево, если позволил возраст. Я двигался крадущимся шагом, едва дыша. И вот впереди показалась поляна. Тот самый сарай.
Я высунулся едва-едва, чтобы посмотреть на укрытие Веледаги. Не заметил движения: одни мертвецы. Поначалу я спутал Корягу с мертвецом.
Он сидел, прислонившись к пню. Уставился на поле изломанных тел. Мог бы еще побороться, укрыться в здании, поискать оружие. Но он расселся, точь-в-точь как я посреди разоренного Ийгало. Я забрал у него всех. Таков и был план.
Высунувшись из прилеска, я держал арбалет перед собой. Не сказал ни слова. Шурх-шурх. Вторили моим шагам листья. Коряга лениво повернул голову, увидал меня и зачем-то кивнул. А потом сухо посмеялся.
«Ха-ха», – смеялась и топь, дождавшись этого дня.
Еще до меня его задела охрана.
– А я ведь поверил, поверил, – прошипел он. – Вот дурак, а? Смешно вам, да?
Я посмотрел по сторонам. Посчитал тела на поляне. Приметил тело мальчишки, угодившего в яму – Коряга пытался его перевязать, пока Бурый гонял меня по лесу. Мог бы и убить, рискни он сунуться в заросли. Он болтал, прижимая тряпицу к разверстой ране на боку.
– Слух пошел, будто вы рассорились с Веледагой. Как ловко, а? Провели, просто трахнули! – последнее он рявкнул, как бывало у костра, при его дурном настрое.
Пусть заблуждается, так лучше. Я медленно шел вперед, опасаясь, что промажу издали. Второго выстрела у меня не будет.
«Один! Один! Один!» – отдавалось в каждом шаге.
– Ну, вот вы всех и забрали, суки, – Коряга развел руками, не поднимаясь. Он скалился от боли. – Доволен, а?
Нас разделяло почти два копья. Я держал перекрестье арбалета, и за ним морщился подонок, приказавший убить мою мать. Ужимки рябого лица ничем меня не веселили. Что-то стоило сказать напоследок, и я прочистил горло.
– Тот же вопрос. – Пусть и годом позднее. – Чего тебе сделали старики в Ийгало? Я не спрошу, доволен ли ты, мразь, так как ни одна тварь не найдет в таком удовольствия…
Коряга выпучил глаза, и брызги слюны слетели с его поганых губ:
– Доволен?! Ты, сукин сын…
– Повторяешься.
– …мы дали тебе кров и приют! Пошто моих людей в могилу свел, пошто уводил нашу добычу?
Я растерялся. Уж с годами забывается, сколь безумными были те, с кем вел дела.
– Ты спятил, старый хрыч, – я отразил его оскал, – при мне вы зарубили мальчишку, не дав ему оправдаться! Веледага? – Я ступил вперед, и под носком хрустнула ветка. – Да ты сам себе худший враг! Вернись я в лагерь – стал бы следующим после Живчика…
Коряга молчал, потихоньку бледнея.
– Будь проклят тот день, когда я с вами связался, – признался я. – Веледага! Куда мне идти было, как не к нему, пустая ты голова? Как кормить семью? Я выбрал жизнь!
Вот он, весь я, перед вами: стою на болотах у тел старых друзей, ищу оправдания. Будто исповедуюсь у Коряги – последнего подлеца болот. Он пожевал губами.
– Ежели так вдруг и сталось, что ты не брешешь, а уж я-то ни за какие деньжата тебе, сучье отродье, не поверю… – выплюнул он, потом замер, призадумался, и уродливое лицо осунулось, – … тогда энто самая большая промашка моей жизни.
– Так и есть! – гаркнул я, и арбалет дрогнул.
Коряга мог бы броситься вперед, подловив меня. Но он и впрямь сдал за последние годы. Оба хороши – я говорил жалким щенячьим голосом, и мне было тошно от самого себя:
– Моя мать была ни при чем, а я не желал никому из вас зла… Теперь желаю.
Коряга хмыкнул, поморщился от боли.
– …ты сидел в своей сраной норе, отправляя нас на дела, и везде, в каждой гребаной тени, видел засаду. Веледагу, тени, хер знает кого! Ты спятил в край.
Я сделал шаг назад, с трудом удерживаясь от того, чтобы не угостить его выстрелом. Для чего держался, спросите вы? Я ждал правильных слов.
Будто бы хоть какие слова могли что-либо исправить.
И ночные птицы не пели в этот час. Мы пыхтели, будто пробежали от города до села, и не двигались с места.
– Даже если оно и так, – Коряга сплюнул, – теперь-то какая, на хер, разница.
Мы помолчали. Кругом вилось комарье. Не осталось теней – все поглотила тьма.
– И правда, – сказал я и спустил в него болт.
«Шестнадцать», – прохрипело в его легких, когда он свернулся у моих ног.
Коряга быстро издох – возраст взял свое. Я посидел рядом, слушая его брань, молитву, агонию. Встретил рассвет у тела врага. Легче не стало. Рана ныла и жгла до самой кости.
Я заставил его улыбаться. Развеселил еще трех мерзавцев, павших не от моей руки. Шатаясь от усталости, вернулся к Бурому. Тот не шевелился – на его раскрытых глазах сидели мухи. Он лежал, повернувшись ко мне, будто провожал, умирая. Может, у него и были кой-какие правильные слова, да только я их уже не услышал.
Я нарисовал еще одну улыбку, хоть мне было и не до шуток. Еще одну, хоть смешного в этом не было ничего. Еще одну, хоть и мне самому она радости не доставила.
Убираясь прочь, я не посмотрел на Коржа. Мертвые не держат обиды.
* * *
Я не помнил, как стоптал обувь – в те годы я ходил как неприкаянный дух, темный божок, один из тех, кому поклонялись на старых алтарях. Только ни один божок не заходит напиться в корчму. Шестнадцать имен остались зарубками у старого дуба, на дощечке, в памяти.
И я снова пил. Большими, жадными глотками из слишком маленьких кружек. Все должно было кончиться раньше. На пятом, на шестом имени. Но я сидел и глотал сливянку. Живой. Могильщик Коряги и всех его ребят.
– От тебя мухи дохнут, – огрызнулась хозяйка или подавальщица – уж как тут разобрать? – Допивай и проваливай.
– И не только м-мухи, – посмеялся я так жалко, будто заплакал.
Женщина ворчала. Что-то в ней казалось знакомым.
– Посетителей мне распугал.
Грязная тряпка опустилась рядом с моей кружкой. Распугал? Еще бы.
– А т-ты не знаешь, кто я?..
Расплывающаяся, страшноватая на вид баба
