Тени двойного солнца - А. Л. Легат
– Гх-х… – утробный рык, и голос, который я не признал.
– Вон там, тама он!
Скрипнула дуга, запела тетива чужого лука. Лишь знание о том, что у Коряги не осталось хороших стрелков, позволило мне оставаться на месте, готовя следующий выстрел. Ш-шух! Разошлись листья. Стрела пропорола кусты и ударилась в ясень позади.
– Дурень! Прямо стрелять надо!
– А я куда стреляю?! – взвизгнул молодчик Коряги.
Шлеп-шлеп-шлеп! Скорые шаги: все кинулись в мою сторону и почти настигли первую линию осин.
– Братец, – всхлипнул Корж не к месту, – выру…
Я поднялся, чтобы увидеть, как его рассекли топором. И не моргнул – успел поднять арбалет и навести его на ближнего врага. Им оказался Бурый. Болт, предназначенный Коряге, торчал из его широченной груди. Я добавил второй: ублюдок согнулся, оскалил алые зубы, сплюнул кровь и продолжил бежать. За ним, не поспевая след в след, трусили двое.
«Два имени!» – надрывалась алчная топь.
Развернувшись и побежав быстрее, чем когда-либо в жизни, я запомнил, с какой стороны бежал Коряга.
– Стхой, сука! – хрипя пробитыми легкими, грозился Бурый.
«Четырнадцать! Всего двое! Четырнадцать!» – чавкала голодная грязь.
Я чуть не спутал, куда отступать. Замешкался, взял дорогу правее. Хрясь! Топор вошел в орешник, и на голову посыпались плоды, точно камни.
– Стой, с-сука! Далеко не уй…
Шорох листьев, скольжение влажной земли, крик и хруст. Снова крик.
Яма с кольями – не совсем та же блажь, что пронзить человека от задницы до подбородка, насадив на кол. Но времени на нее у меня не было. Как и лишней пары рук.
– Стойте, – захрипел знакомый голос, и я признал в нем Корягу. – Он ведет…
«Пусть будет пятнадцать! Пусть будет один!» – торопилась с подсчетом топь.
«Уйдет, уйдет!» – выли лесные тени.
«Вернись!» – хлестали ветви мое лицо.
Я не мог. По моим следам, почти дыша в спину, бежал самый живучий ублюдок с топором.
– Не уйдеш-шь, – хрипел он, и я не знал, кто из нас ненавидит другого больше. – Не ф-ф этхот раз…
Молчание – золото, как вы смекнули. В долгой драке побеждает смекалка. Я бросил самострел в грязь, облегчив себе отступление. Обернулся: искаженное яростью лицо Бурого что-то сломило во мне. Шурк! Я зацепился за корень, взмахнул руками, ухватился за мягкое деревце. Листья полетели в лицо… я споткнулся, упал на колено.
Успел повернуть голову и увидеть взблеск стали, поднять руку.
Боль пронзила плечо – лезвие брошенного топора рассекло кожу. В глазах потемнело, я прикусил язык, прихватил рукоять, чтобы не оставить топор врагу. И побежал во тьму сначала на четвереньках, а затем каким-то чудом вернулся на ноги.
Зарычал – лезвие скользнуло будто по самой кости – и все прояснилось. Я бежал как проклятый, обнимая топор врага. Ощущал чужое хриплое дыхание. Бежал, бежал, не оборачиваясь…
– Стхой! – взревел Бурый, не унимаясь.
Мягкая земля, колючий кустарник, лужа, грязь, снова лужа.
– Хр-х!
Его шаги замедлились, к хрипу прибавилось бульканье, и я слышал, как огромная туша Бурого припадает к деревьям. Как руки его проламывают ветви и гнут молоденькие стволы. Он уже не ругался, брел молча и неотвратимо, точно смерть за любым из нас.
Я хотел вернуться. Перестать удирать. Выколоть ему глаза, полюбоваться тем, как они вытекут. Распороть ему горло от уха до уха. Но остался тот, кто заслуживал моего внимания безраздельно. Человек с рябым лицом и дурным нравом. И потому я уходил вместе с последними лучами солнца. Оглядывался, прижимал рану на предплечье, соединяя разорванную ткань.
– Гх… – Бурый закашлял.
Сначала один раз, отрывисто. Затем дважды. Долгий протяжный вдох, а затем – хрипящий, не проходящий кашель. Я все еще отступал к болотам, хоть уже и не бежал – так, торопливо перебирал ногами, снова озираясь. Видел Бурого мельком – то левую половину уже без топора в руке, то правую – с двумя болтами в груди и залитой стеганкой.
Дерево за деревом, куст за кустом. Коряга легко приведет по этому следу подмогу, если у него остался хоть кто-нибудь из мальчишек. Будто рехнувшись, я молился в тот миг, чтобы нашелся кто-то, кто придаст ему храбрости сунуться в лес. Прийти ко мне…
– Гх-кх… – Бурый задыхался.
Он шел, еле перешагивая неровности на земле, обнимаясь с каждым деревом. Я остановился. Мы взглянули друг на друга, разделенные большой лужей и двадцатью футами стылой земли.
Белый, точно снег. С почти черными губами – спекшаяся кровь. Раскрасневшиеся глаза.
– Готов? – спросил я, отдышавшись. И держал его топор слабеющей рукой.
Он оскалился, не прекращая задыхаться: хватал воздух ртом и пускал кровавые пузыри. Сделал резкий шаг вперед. Ноги подвели его – большая пятерня царапнула дерево-опору, и туша рухнула на бок, вогнав нижний болт еще глубже.
– Гхо-ох… – отчаянно прогнусавил Бурый, скорчившись на земле.
«Пятнадцать. Один», – хрустнули ветви под его весом.
Мне бы стоило подарить ему улыбку. Сказать что-нибудь хлесткое, унизительное. Причинить еще больше боли. Но я уже обошел его по широкой дуге и побежал обратно, как мог.
– Стк-хой! – почти взмолился Бурый. – Ублюдок, мх-разь, сучье отх-родье…
Говорил мне, говорил о себе. Его голос и кашель быстро затихли среди болот.
Коряга мог броситься на меня из засады, но я бежал по своим же следам, надеясь лишь на удачу и чужое оружие. Терял кровь, шумел, переламывал ветви и сбивал листья. Как уж вы смекнули, если бы я беспокоился о своей шкуре, я бы не зашел так далеко – в самый конец поганого списка.
Должно быть, Коряга кое-что смыслил в таких людях, как я: он не объявился. В траве что-то блеснуло. Я подобрал свой самострел, и рукав вымок от крови. Половина пути назад.
«Ушел, ушел!» – ярились последние тени.
Стоя на холоде, под бесконечными нападками мошкары и гадов, я перевязал плечо обрывком рукава. Не для того чтобы выжить – чтобы хватило сил удержать самострел. Попасть в Корягу. Нагнать его.
Стемнело. Кормилица-ночь протянула мне руку помощи. На обратном пути я не встретил засады. Возле ямы с кольями остался след – кого-то волокли по земле. В остальном – губительная, опасная тишина.
Жадность придала мне сил. Я забрал почти всех – осталось совсем немного. Кто же уходит с работы, не доделав самую малость?
Я вытащил последний болт. Зарядил арбалет, не боясь шума. Не прощался с жизнью – та жизнь, что чего-то стоила в моих глазах, оборвалась в Ийгало. Обошел непотревоженную ловушку и замер.
Тишина, пустота. Я посидел за сплетением
