Да не судимы будете - Игорь Черемис
Валентин хмыкнул.
— У тебя к нему что-то личное?
Я улыбнулся в ответ.
— Вчера мой бывший начальник из Сумского управления… сейчас он генералит в Киеве… сказал, что для меня борьба с антисоветчиками — смысл жизни. Это не совсем так, но недалеко от истины. Просто, например, Петр Якир повел себя правильно — не упорствовал в своих заблуждениях, слушал голос разума в моем лице, поэтому и поедет через неделю-другую в колонию-поселение в Рязанскую область, причем всего на год. А Якобсон — натуральный кретин с промытыми напрочь мозгами, который почему-то уверен, что он умнее всех остальных вместе взятых. И ещё он убежден, что его промытые мозги дают ему право смотреть на нас, сотрудников госбезопасности, свысока — мол, мы не понимаем, какой великой цели он служит. И я хочу ему показать, что всё мы понимаем, только не разделяем его убежденность в том, что американская идеология — вершина развития человеческой цивилизации. Думаю, десятка лет за решеткой с регулярным попаданием в ШИЗО ему хватит, чтобы понять всю степень его морального падения.
Я заметил, что Валентин немного напрягся.
— Что-то не так? — спросил я. — Если что, я могу и подождать, пока наше начальство договорится. Только тогда Якобсон тебе вряд ли достанется, а сам понимаешь, что успешное разоблачение шпиона и в целом выполнение этого поручения может очень выгодно смотреться в твоем личном деле.
— Да я не о личном, — отмахнулся он. — Хотя выгоду, конечно, вижу… может, даже обратно вернут, а мне этого очень хочется, если честно. Я о другом. Ты вот говоришь о десятке строгача, о ШИЗО, но при этом я прямо-таки нутром чую, что ты не договариваешь.
— И чего же я не договариваю? — удивился я. — Вроде бы говорю прямо и что думаю.
— Да о высшей мере, — как-то обреченно объяснил Валентин. — Мол, было бы возможно этого Якобсона расстрелять — так всем бы и лучше было.
Я рассмеялся.
* * *
Валентин был далеко не первым, кто упрекал меня в стремлении возродить сталинское время. Правда, я уже решил для себя, что расстрелы — не наш метод, что нужно быть гуманнее, хотя тюрьма — не самое лучшее место на белом свете. Но танцы нынешнего КГБ со всякими диссидентами и антисоветчиками выглядели настолько глупо, насколько это было возможно, и никакого эффекта не давали. Во всяком случае, после выхода на свободу из мест заключения или из психиатрических клиник и возвращения из ссылок те же диссиденты продолжали заниматься тем, чем они занимались раньше — борьбой с советской властью. Правда, эту борьбу они маскировали под борьбу с возвращением сталинизма, но этой хитростью они могли обмануть кого угодно, только не меня.
Но власть загнала саму себя в глупую ловушку. Двадцатый съезд задал вектор развития коммунистической идеологии, отступать от которого никто не желал даже после отставки Хрущева. На высшем уровне считалось, что Сталин — дьявол во плоти, и лишь иногда его дозволялось упомянуть хотя бы в нейтральном контексте, но никак не восхвалять даже то, что именно при нем СССР выиграл страшную войну на выживание. В общем, Сталин стал настоящим жупелом — стоило тем же диссидентам закричать про «сталинизм», как всё Политбюро буквально вставало по струнке. По идее, они и должны были запретить мне осуждать диссидентов за письма, в которых осуждались те самые сталинские методы, но пока что расследование моей группы в отношении Петра Якира на явственное противодействие не наталкивалось.
С Якиром вообще всё было ясно и понятно. В понедельник, 4 сентября, начнется суд, исход которого уже определен — если, конечно, подсудимый не решит в последний момент отказаться от наших с ним договоренностей. Правда, в этом случае он всё равно будет осужден, но я буду считать себя свободным от любых обязательств, и гражданин Якир поедет в какой-нибудь Салехард или вообще в солнечный Магадан, где для него обязательно найдется местечко на ближайшие пять лет. В его возрасте и при его состоянии здоровья это был фактический смертный приговор, но у меня такой исход никаких чувств не вызывал — я хоть и не был кровожадным человеком, но очень не любил тех, кто меня обманывал в ожиданиях. А о здоровье Якиру надо было думать раньше, когда он глушил плохой портвейн бутылками.
После этого настанет черед Виктора Красина, которому явно не сиделось спокойно в его ссылке в Калинине. Его я пока не встречал, но заранее относился к этому персонажу с легким пренебрежением — всё же его будущее поведение давало о себе знать, хребта у Красина не было, а его убеждений я не разделял. Якобсон тоже уедет в места не столь отдаленные — тут я всё-таки рассчитывал на помощь Валентина и Второго главного управления, — причем очень надолго. Людмиле Алексеевой большой срок не грозил, но год или два она уже заработала твердо. Оставались зубры, то есть Солженицын и Сахаров с Боннер, которых мне трогать пока что не по чину, а также всякая шушера рангом пониже, которой хватит пары вызовов на допросы и легкой профилактики, поскольку сама по себе она ничего не значит и ни на что не влияет. Конечно, кто-то там попытается занять ставшие вакантными места лидеров протеста, но это будет легко отследить и устроить товарищам ночь длинных ножей — фигурально выражаясь, разумеется.
Поэтому — нет, я не собирался никого стрелять, хотя от самой идеи сразу предъявлять диссидентам обвинение по расстрельным статьям до конца не отказался. У нас фактически и не было фигур, достойных встать у стенки, а стрелять ту шушеру означало всего лишь своими собственными руками делать из них мучеников, которых моментально поднимут на знамя и внутри страны, и за рубежом. В моем будущем была популярна теория «сакральной жертвы», которую организует сама же оппозиция; давать нынешней оппозиции повод разработать эту теорию на полсотни лет раньше — дураков нет. Поэтому только тюрьмы и
