Да не судимы будете - Игорь Черемис

* * *

Мне понадобилась пара минут, чтобы решиться.

— Мои мысли, Трофим Павлович — это мои скакуны, — я улыбнулся. — К вам я приехал свежим капитаном, который недавно был старлеем и не видел дальше собственного носа. А сейчас я стал майором, занимаюсь очень важными делами на высоком уровне, и вижу, что мы сидим за забором, выйти за который нам не дадут. Мы не сможем сделать с окопавшимися в Канаде украинцами ничего… вернее, нам не дадут. Потому что Канада может перестать продавать СССР зерно, а на это наше с вами руководство пойти не может. У нас всё плохо, Трофим Павлович, и я боюсь, что уже поздно что-либо менять. Но это так… было и ещё кое-что, по мелочи.

Я рассказал Чепаку о своем демарше с бросанием удостоверения, назвал причины, по которым я пошел на этот шаг, а также в красках описал свои посиделки в рабочей столовой с Андроповым, который уговаривал меня вернуться.

Он слушал внимательно, а под конец грустно улыбнулся.

— Хорошую всё же характеристику я тебе дал, очень хорошую, — сказал он удовлетворенно. — Не захотели тебя отпускать, такие люди в Комитете им нужны, как воздух.

— Зачем?

Я действительно не понимал, в чем моя уникальность. Ну да, я что-то делаю по диссидентской линии, но и только, да и то — за большую часть работы ответственны сотрудники той группы, которую я возглавляю. И с результатами тоже непросто — Якир-то с Якобсоном, конечно, сядут, один на год, другой — надолго. Но как это повлияет в целом на антисоветское движение, в котором по-прежнему авторитеты Солженицын и Сахаров, а их, кажется, стараются лишний раз не трогать.

— Потому что для тебя борьба с антисоветчиками — смысл жизни, — просто сказал Чепак. — А таких в Комитете мало, очень мало. А ещё ты барахтаешься, стараешься пробить систему. Работяг в Комитете всегда было много, но инициативных, умеющих широко смотреть на вещи сотрудников — единицы. Помяни моё слово — если нигде не оступишься, через пяток лет заменишь своего нынешнего начальника.

Я мысленно вздохнул. Через пять лет будет 1977 год, и я сам, скорее всего, откажусь от руководства Пятым управлением, даже если вдруг его сделают главным и уровняют в правах с Первым и Вторым. Потому что тогда уже точно будет поздно что-либо делать…

— Через пять лет я от этой должности откажусь, Трофим Павлович, — решился я. — Я же говорю — я не уверен, что и сейчас не поздно предпринимать некоторые шаги, но пока, на мой взгляд, есть шанс всё исправить. Через пять лет всё будет бессмысленно. Делать можно, нужного результата не будет.

Он остановился и удивленно посмотрел на меня:

— Это почему ещё?

— США, Британия и, думаю, Израиль, наращивают влияние собственной идеологии в нашей стране, — сказал я. — Пока исподволь, в малых дозах. Джинсы, музыка, кино, техника, мебель. Сейчас за этим охотятся далеко не все. А через пять лет за финскую стенку кто-нибудь обязательно родину продаст, причем я говорю не фигурально. Вот предложат человечку финскую стенку — и он с легким сердцем отдаст секреты новейшего танка или ракеты. С этим надо бороться, на мой взгляд…

— А диссиденты? — уточнил Чепак.

— А их просто пересажать, чтобы под ногами не путались, как и ваших незалежников, — жестко сказал я. — Чтобы не отвлекали ресурсы, не требовали времени на игры с ними. Вы знаете, на днях я узнал, что московскому театру на Таганке дозволяют вести эдакую культурную фронду. Дозволяют мои начальники. Но когда я спросил их, в чем смысл этой операции, ответить они не смогли. Да я и сам знаю, что смысла нет — но люди заняты делом, пишут отчеты… Я ведь тоже ещё год назад обходил по кругу всяких артистов, что читают изданные на Западе книги, беседы с ними вёл, биографию им портил… А смысл… сейчас я смысла этих действий не понимаю.

Некоторое время мы с Чепаком шли молча. В этом райончике действительно было красиво, тихо и в чем-то умиротворяюще — хорошее местечко, чтобы после радения о делах государственных посидеть, погулять и подумать о вечном.

— То есть ты всё-таки предлагаешь ничего не делать? — спросил он.

— Почему? — я улыбнулся. — Сложить лапки — самое простое, Трофим Павлович. Думаю, мы ещё поборемся. Я посмотрю эту папку… у меня и свои наработки остались, может, что соображу такого, что даже в ЦК компартии Украины не смогут игнорировать. Но у меня к вам просьба будет. Будьте осторожны. И напишите рапорт по поводу обнаруженного вами микрофона. Всегда полезно знать полную картину.

— Хорошо, это сделаю… а потом? Кроссворды разгадывать?

— Ну если вы не хотите кроссворды… — я улыбнулся. — Мне нужна информация по диссиденту Виктору Красину. Он родился в Киеве, вроде бы у него отца расстреляли в тридцатые, а они с матерью в Москву сбежали, так и смогли уцелеть. Но в его деле не сказано, кем был его отец, где он работал, почему его репрессировали. Даже адреса киевского нет, хотя он у нас частый клиент, коллеги могли бы и озаботиться пробелами в его биографии. Могу официальный запрос сделать, но если там какая-то нехорошая тайна, лучше, думаю, не светить этот интерес.

— Любопытно, — Чепак кивнул. — Позвони мне из Москвы, расскажешь, что о нем известно, чтобы не с пустого места копать, а я гляну, что нашим известно.

Он говорил предельно серьезно, и, кажется, я смог его заинтересовать. Правда, сам я был уверен, что это некая пустышка, и будет жаль, если свежеиспеченный генерал поймет это в процессе поисков. Но мне загадка Красина покоя не давала — сам я хотел зайти на него с московской стороны, хотя и был готов к тому, что ответы мне ничего не дадут.

— И ещё… но это личное.

— Что такое?

— Помните Саву? Ну, музыканта, который с нами в самодеятельности выступал?

— А как же, он же из этих, волосатиков?

— Почти, все музыканты из этих, — улыбнулся я. — Сава тоже сейчас в Киеве, у Льва Дутковского в «Смеричке» играет. Вроде бы всё в порядке, но