Деньги не пахнут 3 - Константин Владимирович Ежов
Прозвучали слова:
– После кризиса все семьи ужались в расходах. Но вот уже два года назад траектории разошлись. Белые и азиаты снова начали открывать кошельки, а афроамериканцы так и остались в минусовой зоне.
Пирс и Уитмер молчали. График, будто холодное зеркало, не оставлял пространства для отговорок.
– Поэтому "Харбор Лобстер" и буксует сильнее конкурентов. Их основная аудитория – афроамериканцы. И перспективы тут, увы, мрачные. Внизу страницы приведены заголовки статей – взгляните.
Крошечные строки сноски гласили:
"Последствия финансового кризиса сильнее всего ударили по афроамериканцам…"
"Банки уличены в дискриминационной ипотеке…"
"Крах рынка субстандартных кредитов и падение потребления чернокожих – почему?"
Слова ложились тяжёлым грузом: именно афроамериканцам в разгар кризиса подсовывали самые рискованные кредиты, часто без всякого повода. Даже те, кто имел устойчивую кредитную историю, попадали в ловушку кабальных условий.
Последствия были катастрофическими. Исследования показывали: почти треть чернокожих семей потеряла дома, а средние потери активов достигали половины состояния. Для сравнения – у белых убытки составили лишь около 10%.
И вот результат: главные посетители "Харбор Лобстер" оказались в числе самых пострадавших. Корни падения прибыли уходили не в сезонные колебания или временный спад, а в структуру самой аудитории.
Зачем ходить за лобстерами, если дом уже отобран банком? Какой ужин в ресторане, когда нет крыши над головой?
Звучал вывод:
– Это не просто эмоциональная реакция. На восстановление потребуется не меньше трёх–пяти лет. Для бренда, который застрял в болоте стагнации, единственный разумный вариант – срочная ликвидация.
Повисла тишина. Пирс задумчиво постукивал пальцами по столешнице, словно проверял ритм собственных мыслей. Логика доводов была безупречна, но что-то в его взгляде оставалось настороженным.
– Даже если всё это правда, – наконец произнёс он, – это не объясняет, почему продавать нужно прямо сейчас, в ближайшие месяцы.
В его тоне звучало сомнение: дело явно не ограничивалось сухими графиками. Уитмер, по сути, торопился сбросить с баланса флагманскую марку, причём почти даром – будто предлагал распродажу "два по цене одного". Подобное решение грозило ему карьерой. Ради чего такая спешка?
Пирс, скосив глаза на Уитмера, снова вернулся к сухой деловой интонации, но слова явно адресовались тому самому директору:
– Даже если стоит признать, что бренд стал миной замедленного действия, таймер ещё не тикает в полную силу. Следующий год или даже через два позволили бы провести всё куда безопаснее.
И добавил, почти наставительно:
– Если толкнуть сделку сейчас, придётся давить её через совет директоров, игнорируя акционеров. Хоть какой-то намёк на диалог мог бы смягчить удар.
Уитмер скептически приподнял бровь:
– Диалог? И что вы им скажете? Что чёрные покупатели невыгодны?
Ответа в комнате не последовало. Только сухое потрескивание кондиционера, словно сама техника пыталась заполнить пустоту.
За закрытыми дверями заседания витала сухая тяжесть делового воздуха, смешанная с лёгким запахом бумаги и горячего пластика от работающего проектора. На белом экране светился заголовок: "Причины продажи Harbor Lobster". Но истинная подоплёка сделки не должна была стать достоянием публики. Слишком уж скользкая тема – раса, деньги и кризис, в который сильнее других угодила именно уязвимая часть общества. Попробуй озвучить вслух – и лавина возмущения сметёт всех, кто рискнёт.
– Временная критика – это ещё полбеды. Память у людей короткая, – прозвучал голос.
– При обычных обстоятельствах – да. Но сейчас время иное.
В зале стало тише. Даже шелест страниц стих. Взгляды устремились на Пирса, и воздух между ним и собеседником словно натянулся, как струна.
– Слышали о движении Идфсл Дшмуы Ьфееук,
Эти три слова звучали, как гулкое эхо. Не просто лозунг, а целый крик эпохи, слоган, вобравший в себя суть борьбы за права. Своеобразной, надо сказать. Словно у анархистов набрались. Грабь награбленное. Аббревиатура BLM уже обжигала ленты социальных сетей, рождала споры и маршевые песни. Толчком послужила трагедия прошлого года: белый полицейский застрелил семнадцатилетнего чернокожего подростка. Суд оправдал стрелявшего. Взрыв негодования был неминуем – улицы заполнили толпы людей, их голоса звучали громко и слаженно, требуя мести. Просто так, потому что полицейский был белым.
С каждым днём хэштег BlackLivesMatter набирал силу, обрастал тысячами комментариев, превращался в знамя. А к осени грозил вырасти в массовое движение по всей стране.
– Внимание к расовой справедливости, так сказать, сейчас беспрецедентное, – продолжал голос. – Это касается не только наплевательского отношения к законам, но и всей системы – от банков и кредитов до качества инфраструктуры в районах, где живут чернокожие. Экономическое неравенство обсуждают едва ли не больше всего.
Слова звучали сухо, но от них веяло жаром уличных демонстраций, запахом плакатной краски и свистом полицейских свистков.
– И если в такой момент выставить Harbor Lobster на продажу – никто не оставит это без внимания.
Ресторанная сеть давно считалась любимицей чернокожей публики. Для многих – почти символ. В последующем о ней даже певица мирового масштаба, Бейонсе, споёт в хвалебных строках. Это не просто бизнес – это знак принадлежности.
– А если при этом "Toscana Garden" оставить, а продавать только Harbor Lobster? Как это будет выглядеть? Ведь обе сети принадлежат одной компании. Почему избавляться лишь от бренда, куда ходят чернокожие семьи, а белые рестораны оставлять?
Epicura владела двумя флагманами: Harbor Lobster, куда ходили афроамериканцы, и Toscana Garden, обожаемая белыми. Продать первый из-за убыточности в момент, когда общество вскипает от разговоров о неравенстве, – это выглядело как втыкать нож себе в спину.
Взгляд обострился и упёрся в Уитмера.
– Личное давление будет чудовищным.
В Fortune 500 на тот момент чернокожих руководителей – всего пятеро. И Уитмер был одним из них. Решение такого масштаба, принятое именно им, стало бы не просто делом компании, а символом предательства. Каждое СМИ ухватилось бы за это, каждое сообщество сделало бы из его имени громкий пример.
– В итоге всё это не затушит пожар, а раздует его, – прозвучало предостережение.
Атмосфера в зале стала вязкой, как горячий сироп: шелест бумаг, лёгкий запах кофе и тонкая металлическая нотка кондиционера в воздухе. Разговор скользил по краю деликатной темы, которая могла вспыхнуть, как пропитанная бензином тряпка – раса, общественное недовольство и экономическая уязвимость тех, кто пострадал сильнее всех.
Представленная мысль была проста и чрезвычайно опасна в публичном пространстве: если бренд, любимый преимущественно чернокожими клиентами, уйдёт с рынка в период роста внимания к проблемам расового неравенства и насаждения обратной дискриминации, последствия станут не просто финансовыми — они будут социальными и репутационными. Образно говоря, некая невидимая бомба
