"Всего я и теперь не понимаю" - Александр Гладков

В сцене с Богорской все сначала не ладится. Куда-то исчезли Апанова45 и Л.В., участвующие в массовке. В.Э. сердится и, забыв про хрипоту, начинает громко говорить о падающей «этике актера»… Но постепенно репетиция разгорается. Несколько раз В.Э. поворачивается ко мне, сидящему сбоку и на один ряд сзади, и тихо говорит: «Трудная сцена! Ох, трудная...» Еще бы! Никакого действия: одна риторика, и притом банальная.

Но все скрашивают изумительные мейерхольдовские показы.

После показа В.Э. идет на свое место, всегда сутулясь и опустив голову, гораздо медленнее, чем шел на сцену. На показ он обычно почти бежит.

В.Э. показывает, как все набрасываются на трактористку, вырывая у нее газету. Сцена становится остро-динамической (на пустом месте!). Недоволен отсутствием энергии у Виноградовой и Апановой. Стремясь расшевелить актрис, лезет сам сзади всех через плечи и головы и, перевалившись через Богорскую, падает животом на стол. Общий хохот. Аплодисменты.

«Я, конечно, сейчас утрирую, но так надо...» (Подойдя ко мне): «Вот, нужно смять прическу актрисе, только тогда она поверит в искусство...»

«Сцена — это математика, но и математика требует темперамента. Все великие люди — люди с темпераментом: Ленин, Павлов... (через паузку): Сталин... Темперамент, но и расчет. Без расчета пропадешь, но и без темперамента никуда не денешься...» (это мимоходно, ставя монолог Богорской).

В.Э. темпераментно показывает. Про колокольчик он уже забыл, конечно.

По ходу действия трактористке аплодируют.

«Аплодисменты вам — это ваш восторг внутренний. Пока вам хлопают, замрите напряженно. Не играйте глупую застенчивость — это мелко здесь...»

«На первый спектакль мы посадим в зал клакеров, чтобы они заразили всех. Так я делал в “Последнем решительном”...» В.Э. снова подходит ко мне: «Здесь каждая мелочь важна, правда?..» Потом спрашивает, видел ли я начало сцены. «Нет? Не уходите, посмотрите, я после перерыва все прогоню...»

В зал входят М.Т.Леон и Р.Альберти. Их все приветствуют дружно и пылко. В.Э. говорит с ними по-французски. Как он красив в такие патетические моменты. Забыт звоночек и не слышно хрипов в голосе.

Нет, не замечаю, чтобы он ко мне изменился. Ни капризы З.Н., ни моя просьба об отставке, ни наветы разной сволочи, — ничто на него пока не влияет. Внимателен и ласков.

В перерыве, проводив испанцев, возвращаемся к невзгодам Эйзенштейна. После перерыва идет весь 5-й акт с самого начала... Он сидит рядом со мной и все комментирует.

Его интересует, нравится ли мне конвейер кумача. «Я решаю эту сцену как фреску-барельеф...» Понимаю, что ему надо спасать мизерный текст и говорю, что он бытовую деталь превратил в обрядовое действо. Это красиво, и на премьере этому могут аплодировать, но... Впрочем, об этом «но» я уже не говорю. Не хочется разочаровывать старика, делающего страшное усилие над собой, ставя эту ерунду. Но он, с его великолепной артистической способностью увлекаться, уже и сам верит, что это хорошо. Странно, что декларативная, мало-действенная пьеса оживила в его запаснике, казалось бы, навеки умершие приемы, которыми Мейерхольд ставил Метерлинка. В этом есть своя логика: те пьесы ведь тоже были бездейственны...

Мимоходом вдруг спрашивает, читаю ли я «Архитектурную газету»? В последнем номере есть интересные высказывания Баженова. Дарит мне американский журнал, где помещено фото из «Белого орла»: он и Качалов46.

15 марта

В театре прогон «Наташи» (кроме 3-го акта и двух последних картин 5-го). Кроме своих, присутствуют: Петров-Водкин, Сейфуллина с мужем Правдухиным 47, В.Я.Шебалин и почему-то Юзовский.

Я сижу с Юзовским. Он смотрит кисловато, и мне это обидно и горько, хотя и самому не нравится. Когда на сцене нет действующего Мейерхольда, все мертвеет и чуть ли не останавливается. В перерывах в один голос с Юзовским браним Киршона и Боярского. О спектакле не говорим: он, м.б., из такта, а я — чтобы не напрашиваться на критику. Юзовский самолюбив и несколько важен; м.б., он так держится из-за своего маленького роста.

Все идет очень вяло, серо, тускло, актерски бездарно.

Неужели В.Э. не видит, что он вкладывает свой бесценный труд в пустышку?

Ухожу в большой грусти...

<...> Успехи республиканцев на Гвадалахарском фронте. Удары по итало-немецкому экспедиционному корпусу.

В «Литературной газете» странное и гнусноватое письмо в редакцию писателя С.Беляева о том, что он согласен, что он говно... т.е. согласен с критикой, что его роман «Мясо» (написанный вместе с Б.Пильняком)48 — «халтура» <...>

16 марта

Днем в фойе беседа о вчерашней репетиции. Сначала В.Э. просит выступить актеров. Все говорят неинтересно, казенно и, пожалуй, неискренне. Как-то мимо. Серебрянникова, пылая гражданскими чувствами, просит, чтобы ее Феклу арестовали в финале. А то-де она не может ее играть. «Я бы ее сослала»... Ну, и так далее, и в том же роде.

Зинаида Николаевна говорит в чем-то верно, но так претенциозно, так бестактно, что ощущение досады от ее речи мешает воспринять «рациональное зерно». Десять раз употребила свое любимое слово «доминанта». «Доминанта пьесы», «доминанта спектакля», «доминанта роли»... Стенгазету мимоходом назвала заборным листком. И т.п. Ей стал отвечать, тоже демагогически, дурак Темерин. В.Э. оказался в трудном положении и все поглядывал на меня, так как привык, что последний год на собраниях черную работу полемики я беру на себя. Но я решил помолчать. Не хочу выступать против спектакля в союзе с Темериными, а защищать всё, во что бы то ни стало, в блоке с Райх — тоже не очень приятно…

В конце концов, В.Э. пришлось все же выступить, и речь его свелась к тактическим маневрам. Он хотел сгладить грубости З.Н. и как-то ее поправить. Все это было довольно тоскливо. Но потом В.Э. не выдержал и заговорил по-настоящему:

«Свердлин хорошо сыграл Нумбаха, хотя это было все же не то, о чем я мечтал. Я мечтал о втором Мамонте Дальском49. Это мое большое несчастье, что я стар и так много видел замечательных актеров...»

«Мизансцена — это гармонизация; актерская игра — мелодия...»

«Хороший режиссер может добиться одного и того же и посадив, и подняв актера...»

«Режиссерский театр — это и есть актерский театр...»

Вечером в ГосТИМе «Дама», и В.Э., может быть, ждал меня, но я пошел с Машей в кино. Вернувшись, вдруг <на>писал стихи, которые назвал «Мартовскими строфами». Они посвящены и Л.В., и Т., и Маше Г., и другой Маше — всем подружкам этой весны.

17 марта

Четвертый день идет собрание актива московской партийной организации.

Доклад Хрущева об итогах пленума ЦК. В резолюции говорится, между прочим, о ненужности