В разные годы. Внешнеполитические очерки - Анатолий Леонидович Адамишин
Часто я вспоминал эти слова, видя, как коренным образом меняют свою позицию «западники», переступая через вроде как юридически закрепленные постулаты. Наглядный пример – действия НАТО в Югославии. Да и мы впоследствии «разбили американскую монополию на нарушение международного права». Так выразился после Крыма один из российских экспертов.
В итоге Ельцин получил все, что хотел: признание России де-факто с обещанием до конца года признать де-юре; ее поддержку в Совете Безопасности ООН в качестве постоянного члена; перевод на Россию 80 процентов кредитов, соглашения о которых подписаны с СССР; подтверждение наиболее крупных контрактов со стороны «грандов» итальянской промышленности – ЭНИ (нефтегазовый концерн), «Фиата», ИРИ (финансово-промышленный холдинг со значительным участием государства), «Феруцци-Монтэдисон» и другие.
Руководители этих компаний выходили от Ельцина буквально ошарашенные. Он разговаривал с ними в решительном, даже командном тоне. Помню, как хозяин «Фиата» Джованни Аньелли, первый человек в Италии, говорил мне взволнованно картавя: «Посол, то, что требует Ельцин, невозможно сделать в названные им сроки по чисто технологическим причинам». Слегка злорадствуя, я отвечал: «Сроки вам определены – действуйте». Ни они, ни я не могли предположить, что за решительностью не всегда следуют конкретные дела. (Мы вели тогда переговоры с «Фиатом» о продаже ему от 30 до 49 процентов акций им же построенного АвтоВАЗа. Дело было на мази, но, увидев то, что происходило у нас в стране после развала Союза, итальянцы дали задний ход.)
Посольство, естественно, старалось показать Италию в лучшем виде. А по торгово-экономическим отношениям с нами она была тогда на втором месте после Германии. Плотными были и политические контакты. Италия первой из стран НАТО заключила с СССР (декабрь 1990 г.) Договор о дружбе и сотрудничестве. И даже встречу Ельцина с папой Войтылой удалось организовать с помощью Коссига и Андреотти.
Отмечу, кстати, какую роль могут играть моменты протокольного порядка. По программе Ельцин должен был давать заключительную пресс-конференцию в Квиринале. Мы предложили перенести ее на свою территорию, на виллу посольства Абамелек. Оставшееся до отъезда время он там и провел. В ходе импровизированного ужина мы, посольские, получили возможность в несколько голосов донести до него мысль о необходимости сохранить костяк дипломатических кадров, не допустить ухода квалифицированных специалистов. Чиновники тем и хороши, что будут работать на то руководство, которое сейчас у руля.
Настроения насчет разгона советского МИДа были тогда сильны в окружении российского президента, да и сам Ельцин произнес доблестную фразу, что МИД СССР он сохранит, но в десять раз сократит. (29 ноября 1991 г. Государственный банк объявил о прекращении выплат союзным учреждениям, включая армию и администрацию президента, т.е. Горбачева. Потом Ельцин отпустил вожжи, оттянув ненадолго банкротство Союза.)
Наши увещевания, кажется, имели какой-то эффект: Ельцин попросил созвать назавтра коллектив посольства, чтобы поблагодарить от его имени за работу и передать, чтобы никто не волновался: «Все будет решено демократически, по справедливости». Эту фразу аудитория встретила смешками.
«Разъяснительную работу» стремились проводить и с министром иностранных дел России Козыревым. Я знал его раньше, но в новом качестве видел первый раз. Андрей производил впечатление человека достаточно грамотного. Когда он спросил меня, как ему реформировать МИД, я посоветовал оставить основной контингент союзного министерства. Назвал двух людей, которые ему могут быть полезны в «реформации», – Алексея Глухова и Валерия Кеняйкина. Козырев говорил, что самые большие сложности возникнут со старшим начальственным составом, что и произошло. Но первые свои коллегии на Смоленской площади он проводил совместные, обоих МИДов, союзного и российского.
На пресс-конференции Ельцин сказал, что Яковлев и Шеварднадзе написали ему письмо, в котором заверили, что в оппозицию к новой власти переходить не собираются. Плюс к этому во время беседы с премьером Андреотти Ельцин подчеркивал, что по отношению к Горбачеву «всё будет очень уважительно». На свои встречи Борис Николаевич меня не брал, но «болевшие» за меня итальянские коллеги шепнули, что Андреотти отметил «взвешенность и патриотизм» посла в Риме. Ельцин ответил, что российское руководство питает к нему доверие. Лакмусовая бумажка – поведение в ходе августовского путча. Если 42 советских зарубежных представительства заняли не очень благовидную позицию, то посольство в Италии, по словам Ельцина, «быстро сообразило что к чему». (Смазал общую картину Бобылев, консул СССР в Генуе: за выбор в пользу путча он был отозван.)
Окончательно определиться насчет дальнейшей жизни мне помог телефонный разговор по той же закрытой связи с Шеварднадзе. Как бы угадывая мои сомнения, он сказал: если будет предложение продолжить работу, не отказывайтесь. Его мнение имело тогда для меня большое значение. Четыре года я проработал его заместителем и могу с уверенностью повторить за Горбачевым: Шеварднадзе был хорошим министром, он честно работал на перестройку. Другой вопрос, что случилось позже, когда он стал президентом Грузии.
Заглушая чувство тревоги и боли от происходящего со страной, все это неспокойное время я много мотался по Италии, выступая перед предпринимателями и призывая их идти в Россию. (Подсчитал однажды особенно напряженный вояж, оказалось, за полтора дня намотал на машинах и самолетах около двух тысяч километров.) Исходил из того, что главная задача российской внешней политики – постараться отовсюду выжать максимум для того, чтобы страна скорее вышла из экономической разрухи. За дефицитом аргументов пускался во все тяжкие: «Когда в XVI веке Фьораванти собирался в Московию, многие, наверное, ему говорили, куда ты, Аристотеле, там же снега, дикость. Он тем не менее решился. Сейчас все знают, кто такой Фьораванти, Кремль построен на века, но никто не помнит тех, кто его отговаривал». В общем-то, мои призывы встречали отклик: да, надо рисковать, иначе немцы и японцы захватят все. Но очень уж тяжело стало работать в России, говорили мне, слишком многих надо «подмазывать».
Работа моя облегчалась весьма благожелательным отношением со стороны президента Франческо Коссига и премьера Джулио Андреотти.
Словами и делами Андреотти доказывал, что отношения с СССР, а потом и с Россией находились под особым контролем правительства. Только Германия предоставляла нам тогда кредитов больше, чем Италия. Капиталов у итальянцев хватало. Во время поездки в Падую рассказали мне, что в одной только этой северной провинции в банках и сберегательных кассах лежит денег больше, чем весь государственный долг бывшего СССР. Андреотти не раз говорил об ошибке, которую совершил Запад, когда долго тянул с помощью Горбачеву, в конце концов отделавшись добрыми советами. Не должны были «западники» и настаивать на скорейшем предоставлении независимости прибалтам. Если бы, по Андреотти, не эти две ошибки, возможно, остался бы Горбачев, сохранился бы Союз.
Насчет прибалтов опять-таки видна пагубная роль США. Они
