Кино Ларса фон Триера. Пророческий голос - Ребекка Вер Стратен-МакСпарран
Йео задает ключевой вопрос фильма, обращаясь к людям веры: будет ли кто-нибудь рядом, чтобы подхватить, когда она упадет? Для большинства такой вопрос в контексте музыкальной фантазии может показаться смешным, неловким или по крайней мере ироничным. Йео замечает, что:
…то, что фон Триер показывает в финальной сцене повешения главной героини, на самом деле является весьма конкретным вопросом христианской веры. Есть ли рядом кто-то – любящая, придающая уверенности отеческая фигура – способная подхватить падающую Сельму?
(Yeoh, 2016, с. 11)
По его мнению, фильм «намекает, что ответ на этот вопрос – положительный» в своей «Предпоследней песне», которая означает (будучи предпоследней песней), что мюзикл никогда не закончится (Yeoh, 2016, с. 12). Ранее Сельма говорит Биллу, что единственное, что ее раздражает в мюзиклах, – это последняя песня, поэтому она уходит после предпоследней песни, позволяя ему длиться вечно, так как она ненавидит, когда «герои уже счастливы, и камера будто летит ввысь, и ты знаешь, что фильм подходит к концу».
Когда Сельма уже привязана ремнями к доске в вертикальном положении с петлей на шее, ей вручают очки Джина, сообщая, что операция прошла успешно и сын не ослепнет. Для Сельмы это оправдывает все ее поступки и воплощает в жизнь цель, которую она преследовала ради него. Она диегетически поет «Предпоследнюю песню» во время приготовлений к казни.
Дорогой Джин, ты, конечно, здесь,
И теперь нечего бояться.
О, я должна была знать,
О, я никогда не была одна.
Это не последняя песня.
Не играет скрипка,
И хор затих.
Это предпоследняя песня,
И это все, все.
В финальном кадре, когда люк под ногами Сельмы открывается, стиль меняется, становясь более формальным.
Йео заявляет:
В то время как все предыдущие кадры сняты на дерганую ручную камеру, движение камеры в этом финальном кадре реализовано очень формальным образом – с помощью поднимающегося вертикально операторского крана. Переход к новому стилю символизирует переход в новое измерение.
(Yeoh, 2016, с. 13–14).
Кадр медленно поднимается к потолку, затем проходит сквозь его конструкцию. Что находится «за пределами» крыши, остается неизвестным. Для Йео это пространство «дразняще открытое, а не утверждающее веру». Фильм намекает, но не дает прямого ответа. И все же я считаю, что если принимать во внимание стиль и финальную песню, то намек ясен.
Желание Сельмы – уйти на предпоследней песне – исполняется. Перед ее повешенным телом задергивают занавески, и на экране появляется следующая цитата, существующая вне мира фильма, – свидетельство ее слов, что она «станет последней песней, только если мы ей это позволим».
Они говорят, что это последняя песня.
Видишь, они нас совсем не знают.
Она станет последней песней,
Только если мы ей это позволим.
Операторский кран медленно поднимается, и на уровне крыши экран темнеет. Все замолкает. Начинается музыка, и мы слышим, как Сельма поет «Новый мир», пока идут титры.
Свистки поездов, сладкий клементин,
Черника, танцоры в ряд,
Паутина, вывеска пекарни.
[Припев]
Если жить – это видеть,
Я задерживаю дыхание
В изумлении – я изумляюсь,
Что же случится дальше?
Новый мир, новый день увидеть,
Увидеть, увидеть.
[Куплет 2]
Я мягко ступаю по воздуху
На полпути к раю отсюда,
Солнечный свет в моих волосах.
[Припев]
О, я ступаю по воздуху,
О, к раю отсюда,
О…
Если жить – это видеть,
Я задерживаю дыхание
В изумлении – я изумляюсь,
Что же случится дальше?
Новый мир, новый день увидеть.
[курсив мой, для выделения]
Гилберт Йео никак не комментирует «Новый мир». Линда Бэдли полагает, что «Новый мир» оправдывает «Предпоследнюю песню» Сельмы. Она «с вызовом поет о настоящем, продолжающем оказывать влияние на ее аудиторию» (Badley, 2011, с. 97).
Несмотря на ужасы, которые Сельма претерпела, несмотря на свой страх, перед смертью она дерзко поет о настоящем выборе, о жизни в двух мирах сразу, потому что на самом деле они оба – один и тот же мир, и о смерти, чтобы «жить и видеть». Затем «к раю отсюда… в изумлении… Новый мир, новый день увидеть, увидеть, увидеть». Слова песни подсказывают нам, что она будет «подхвачена» в воздухе.
Пение и танцы Сельмы выражают ее чувственную жизнь в мире Божьего присутствия, которая удивительно хорошо описана в ее музыкальных мечтаниях: пребывание сразу в двух мирах, одновременное присутствие духовного мира, который она сама воплощает и видит с помощью эмоционального зрения. Роджер Эберт писал, что «у фон Триера очень развито чувство духовности, и он может представить себе сверхъестественное буквально присутствующим в мире» (Ebert, 2009). С христианской точки зрения Бог буквально присутствует в мире через Святого Духа, к которому люди обычно слепы. Мир, охваченный Богом, для некоторых временами кажется более реальным, чем обыденный, – «это очень похоже на музыку, но еще не на поэзию» (Damasio, 2012, с. 197). Это то, что в Священном Писании подразумевается под фразой «поступать по Духу» (Гал 5:22–23, 25; Рим 8:6). Для Бена Куаша:
Животворящий Дух – это Дух постоянного пожертвования. Такой Бог проявляется в непохожести на нас, независимости от нас, которая разрушает нашу идолопоклонническую привязанность к Богу и может чувствоваться как «отчуждение». Но этот трепет также с христианской точки зрения является трепетом от приближения
