Робеспьер. Портрет на фоне гильотины - Филипп Бурден
Но социальную отзывчивость, при всех успехах филантропии, трудно преобразовать в закон. Проект Мишеля Лепелетье де Сен-Фаржо, предполагающий всеобщее обязательное образование с младшего возраста и защиту ребенка от идеологического влияния и разницы в семейном благосостоянии, выглядит гораздо радикальнее. Продвигать его берется Робеспьер. Он знаком с Лепелетье еще с Генеральных штатов, общался с ним в Якобинском клубе; у них схожие мнения, особенно в период процесса короля. Но все это не превращает его в штатного «подпевалу» и в интеллектуального наследника «первого мученика свободы», убитого в Париже 20 января 1793 года бывшим гвардейцем Людовика XVI и через четыре дня удостоенного торжественных похорон в Пантеоне. Парижским якобинцам, спрашивавшим в апреле 1791 года, после смерти Мирабо, как лучше почтить память этого трибуна, он отвечал:
«Долг величайшему из людей отдают не нескончаемыми почестями, все дело в их сущности и в том, какие люди их отдают; бюст, мавзолей, торжественный венок, дубовый лист – все годится. Но я напомню, что вы трудитесь на благо общества; вы в долгу перед ним, и если все общества Франции посвятят столько времени обсуждению чествования великих людей, как мы здесь, то родина лишится многих полезных моментов. Требую, чтобы мы не занимались больше этой темой» [22].
Доказательства измены Мирабо, «этого политического шарлатана», появившиеся после вскрытия несгораемого шкафа во дворце Тюильри, укрепили Робеспьера в его неприятии культа великих людей недавней истории и побудили произвести отбор философов, украшающих Конвент и клубы, по критерию их общественной позиции при Старом порядке; так, он осудил Гельвеция, к чьим недостаткам принадлежало неприятие Жан-Жака. «Надо заявить, что мы чтим только истинных друзей народа, не просто великие таланты, а только тех, кто завершил свою карьеру неизменным отстаиванием интересов человечества. Я вижу здесь только двоих достойных нашего поклонения людей, Брута и Ж.-Ж. Руссо. ‹…› Требую также перестать увенчивать венками большинство живых», – заявлял он в декабре 1792 года [23]. В марте он возражал против чествования Машено, осуждавшего в 1792 году «наступательную войну», журналиста Лустало и убитого мэра Этампа Симонно: признавая их патриотизм, он подозревал, что в будущем могут вскрыться их ошибки. По той же причине он поставил на голосование предложение не использовать бюсты Байи и Лафайета на празднике в честь солдат Шатовьё: второй был «смертельным врагом» якобинцев и кузеном Буйе, усмирявшего швейцарцев [24]. Не доверяя никаким политическим возвращениям и идейным виражам, 6 прериаля II года (25 мая 1794) он выступает против чествования на празднике Верховного Существа слесаря Жеффруа, раненного рукой Адмира, покушавшегося на Колло д’Эрбуа. В этой связи он говорит о красоте бескорыстия [25]. Зато в жизни Лепелетье ничто не препятствует внесению его останков в Пантеон. К тому же он гибнет в критический момент Революции: если можно так сказать, это произошло своевременно. Людовик XVI казнен, его труп, засыпанный известкой, покоится в глубокой могиле, а монтаньяр Мишель Лепелетье покоится в Пантеоне мучеников Революции. Газеты безошибочно посвящают второму больше места, чем первому, как будто эта смерть, увековечивающая геройство, стирает из памяти гильотинированного монарха, отказывая ему в праве остаться в истории. Лепелетье – волшебный ключик для Республики и политического и общественного порядка. Робеспьер высказывает эту мысль 23 января 1793 года в надгробном слове от имени Якобинского общества, поручившего ему обратиться к дочерним кружкам – Колло д’Эрбуа, угадываемый соавтор, был забыт, – прежде чем присоединиться к похоронной процессии члена Конвента:
«Лепелетье был аристократом, Лепелетье возглавлял мощную оппозицию, разделявшую суверенную власть с королевским деспотизмом. Лепелетье обладал громадным состоянием; Лепелетье посвятил себя делу равенства и почетной скудости. Далекий, в отличие от стольких других, от интриг, от честолюбия, от торговли своими выдающимися способностями, признанными еще до Революции, он посвятил их отстаиванию вечных принципов морали и философии. Далекий от всякой пышности, от всяких притязаний, он тихо использовал часть своего богатства на благо триумфа свободы и облегчения положения страдающего человечества» [26].
Из речей, звучавших в тот день над останками Лепелетье, Робеспьер узнал о его педагогическом проекте, как и о проекте Феликса Лепелетье, который, обещая пойти по стопам старшего брата, развивает его план государственного просвещения и целый год пылко чтит его память. 21 февраля 1793 года он заявляет о готовности предложить план Мишеля Конвенту. В ответ звучат туманные обещания, не имеющие продолжения, о чем напоминает депутатам Шабо 3 июля 1793 года: «Феликс уже несколько раз хотел выступить, но ему так и не дали слово» [27]. В этот раз депутаты постановляют всего лишь напечатать текст, хотя еще 26 июня Лаканаль выступал с длинным докладом об образовании. 12 июля, как рассказывает в «Произведениях Мишеля Лепелетье» Феликс, он встречает в парке Тюильри Робеспьера, который проявляет интерес к содержанию плана. Лепелетье соглашается передать его ему под обещание уже назавтра получить назад. Каково же было его удивление, когда 13 июля он услышал выкрики продавцов газет: «Максимилиан Робеспьер излагает в Собрании план народного просвещения Мишеля Лепелетье!» [28]
Накануне Робеспьер вступил в комиссию по народному просвещению, так называемую «комиссию шести»: созданная по его предложению от 3 июля, она заменит до 6 октября комитет по народному просвещению, имея целью представить всеобъемлющий план национального образования. Первыми ее членами должны были стать Сен-Жюст, Жанбон Сент-Андре (они откажутся от членства, чтобы вступить в Комитет общественного спасения), Лавиконтри (откажется), Рюль, Лаканаль и Грегуар; отказавшихся заменят Купе из Уазы, Леонар Бурдон и Робеспьер‚ который тоже покинет комиссию, когда 27 июля его включат в состав Комитета общественного спасения [29]. Итак, 13 июля Робеспьер несколько часов зачитывает Конвенту от имени комиссии план Лепелетье, несколько им переделанный, а также проект декрета [30]. Он подменит Феликса – тот, правда, выступит с размышлениями своего брата перед якобинцами – и оживит ту реальность, о которой недавно не имел представления:
«Граждане, вы слышали соображения Лепелетье о национальном образовании. Теперь вы узрите его в самом его благородном воплощении. Слушая, вы с болью ощутите величину понесенной потери, а вселенная получит новое подтверждение непреклонности врагов королей, которых тирания рисует столь свирепыми и кровожадными, но которые на самом деле являются самыми нежными друзьями человечества» [31].
Если Лепелетье и счел интересными предшествующие дебаты, он сожалел, что так и не было представлено «полного плана образования». «Я осмелился развить более обширную мысль; учитывая степень разложения человеческой породы бывшей нашей порочной общественной системой, я пришел к убеждению о необходимости полного перерождения, создания, если можно так выразиться, нового народа». Речь идет о «формировании людей, распространении знаний о человеке» посредством воспитания и образования. Он находит, что первое упускается комитетом по народному просвещению, активно строящим пирамидальную систему (начальная и средняя школа, институты, лицеи). Ребенком начинают заниматься только с шести лет, а до этого он впитывает «живучие предрассудки» и «старые заблуждения», а удаленность от школы (одна на квадратное лье, или 20 000–25 000 начальных школ на 44 000 коммун) создает в дальнейшем опасность лишить его образования, как и социальный уровень родителей, многим из которых нужны лишние руки. Лепелетье хочет, чтобы после первых лет, когда ребенком занимается мать (получающая поощрение, помощь и советы), образование мальчиков 5–12 и девочек 5–11 лет было всеобщим и за счет государства (одинаковые одежда, еда, обучение, уход). Робеспьер дополнит декрет положением о сиротах, которые станут питомцами государства. По Лепелетье, с 12 лет (с 11 лет для девочек, развивающихся быстрее) после обучения, открывшего сознанию все имеющиеся возможности,
