Чудеса привычки - Салях Кулибай

докумекать. Отец был мастак на разные хитрости. К ежу он привязал конец веревки и сказал: «Теперича готово. Теперича не страшно и косолапого в гости пригласить». Пока отец не растолковал мне что к чему, до тех пор я, как остолоп, стоял и глядел на «ежа». Оказывается, с его помощью можно поймать хозяина леса и привести куда душе угодно. Как это делается, отец мне показал и сказал на дорожку: «Первое дело — не боись. Коленки затрясутся — считай пропало». Взял я «ежа» за веревку и отправился на то место, где срубил оглоблю. Стал по сосне топором стучать, как наказал отец. И вот он явился, и прямо на меня. Топает на задних, передними сучит — ну я ему и бросил «ежа», когда шагов десять меж нами осталось. Отец как в воду глядел — поймал медведь «ежа», хотел лапами разорвать его, да не тут-то было. Крючки впились ему в подошвы лап, и он ни тпру ни ну. Катается по земле, рычит по-страшному, а меня смех разбирает. Погладил я его по башке валежиной, дернул за веревку. Сначала не хотел идти — гордость, видно, не позволяла. А куда денешься. Хочешь-не хочешь, а силы и свободы той нет. Ну и повел я его к нашему кочевью. Прошел шагов пятнадцать, и тут отец с ружьем из-за камня поднялся — следил он за мной, на всякий случай подмогнуть готовился. Вот смеху было, когда мы лесного хозяина на кочевье привели. Люди меня чуть ли не героем возвеличали.

II

Рассказ первый

Не раз мне приходилось иметь дело и с волками. Этот зверь особенный, свои хитрости и повадки имеет. И охотится по-своему. Как-то мы с отцом, вечная ему память, возвращались с Яика[7], куда занесла нас нелегкая жизнь батраков. Пока перевалили Ирендык, стемнело. А тут заморосило, и, по всему было видно, лошаденка наша притомилась. К счастью, вскоре набрели мы на шалаш, оставленный кем-то на летнем стойбище. Пока то да се, такая темень наступила, хоть глаз коли.

Попив чаю, мы стали укладываться спать. Вдруг лошадь зафыркала, забила копытами о землю. «Неспроста это», — забеспокоился отец, шаря в темноте ружье. Вслед за отцом я вылез из шалаша и увидел шагах в пятнадцати несколько огоньков. Пока я гадал, что же это могло быть, отец зарядил ружье и, подавшись вперед, выстрелил. Раздался визг, огоньки заметались и тут же потухли.

— Кто это там был?

— Куцые уши, длинный хвост.

— Волки?

— Они самые. Конинки, видать, захотели попробовать.

Лошадь успокоилась и снова принялась жевать сено. Я стал засыпать и тут услышал тоскливый вой.

— В курай дуют, — буркнул отец, переваливаясь на другой бок.

— Много их?

— Посчитай.

— Как же я их сосчитаю, когда не вижу? — Сон у меня совсем пропал.

— Учись, — заметил отец. — По голосам считай.

Я стал вслушиваться в вой и в самом деле насчитал десять разных голосов. Об этом и сказал отцу.

— Э-э, — недовольно заворочался отец. — Ровно половина их будет. Волк воет в два голоса.

— А они не придут сюда?

— Нет, — успокоил меня отец. — Они человека пуще всего боятся.

Отец сказал правду. Я в этом сам удостоверился потом. Но это уже другой рассказ.

Рассказ второй

Покойный отец, вечная ему память, пас как-то у Ирендыка табун байских коней. Один стригун[8] сдуру забрел в скалы. Так мы и не сразу бы его нашли, а он выскочил оттуда, ржет и мчит на нас во весь опор. Пока в табун не забежал, не успокоился.

— Ну-ка, айда туда, — отец показал кнутовищем на скалу, из-за которой выскочил стригун. — Никак, там чья-то живая душа, хоронится.

Поскакали. Туда, сюда, вроде никого нет. Хотели было назад вертаться, как из кустов волк выскочил — ну кожа да кости, и был таков. Отец слез с лошади, начал по кустам шарить.

— Иди-ка, полюбуйся, — позвал отец.

Он раздвинул кусты, и я под старым пеньком увидел яму, а в ней волчат.

— Я говорил тебе — волки страх как боятся человека. Волчица-то была и, поди ж ты, бросила малых на произвол судьбы. Собака и та к своим щенятам никого не подпустит.

Я мигом слетал к шалашу за мешком. Забрав всех волчат, их пятеро оказалось, отец приторочил к моему седлу этот самый мешок и наказал:

— Поезжай домой кружным путем, а то беды не миновать. Я провожу тебя до лощины, по ней попадешь в Каран-елгу, потом в Буранбаево, далее речку у горы переедешь и уж тогда прямым ходом домой. Да не забудь дать волчатам молока, а то подохнут. Я перегоню табун к ущелью.

Я засыпал отца вопросами: зачем мне такой крюк давать до дому? Зачем табун надо перегонять? Какой беды он боится?

— Волки имеют обыкновение идти по следу за теми, кто им худо делает. Тем паче, кто их выводок забирает. Сообразил? Ну, тогда валяй.

Волчатам в сенях я устроил закуток и никому об этом не болтал. Но соседи все равно прознали, и скоро вся деревня стала на отца коситься. Поговаривали, что он накликал беду — жди ее со дня на день. Делать нечего — убил отец четырех волчат, одного, пошустрее, оставил. Через месяц-другой он подрос, освоился. Когда я выводил его на улицу, даже с собаками пробовал играть. А все ж, от греха подальше, все время держали его на цепи. На лбу у него было белое пятно — так мы его и прозвали Кашкаром[9].

Мало-помалу начали мы его брать на охоту. Он быстро понял, что от него надо. Без зайца-двух мы теперь с охоты не приходили. Отец уже, вроде, стал доверять ему, как один раз, погнавшись за зайцем, он не возвернулся. Ждем мы день, другой, а на третий день деревенские собаки подняли такой лай, что я пулей выскочил наружу. Отец за мной. Глядим, а на пригорке Кашкар сидит, к нам нейдет, собак испугался. Привели мы его домой, накормили.

Наутро мы с отцом отправились на Ирендык капканы проверить. Захватили Кашкара. Под горой, в кустах, смотрим — капкана нет, — волк, значит, попался и уволок. Пошли по следу. Через полверсты нагнали волчицу. Матерая, дьявол ее побери. Мы и глазом моргнуть не успели, как Кашкар с ходу на нее. Сцепились они в клубок, только шерсть клочьями летит во все стороны. Потом смотрим и глазам своим не верим. Кашкар, вроде и непокусанный, отскочил в сторону и завыл — жалобно так, аж нам не по себе стало. Отец с одного выстрела прикончил волчицу, стал возиться с ней, а наш