Чудеса привычки - Салях Кулибай
Рассказ третий
Отец как-то подстрелил лису, да не простую, а чернобурую. А когда он снял шкуру и обработал ее, ну, скажу, глаз не оторвать. Мех стал, как бархат, посыпанный серебром. Сам отец крутил, вертел шкуру так и сяк, а когда налюбовался, завернул ее в посконную скатерть и отдал мне. «Беги, — говорит, — к Филиппу. Отнеси подарок». А Филиппа я хорошо знал — он жил в соседней русской деревне, с отцом дружбу водил. Врать не буду, не больно мне хотелось под вечер три версты туда и три обратно одному топать. Да и осень на дворе была, холодновато. Но раз отец сказал, значит, так надо. Он ничего зря не делал. Вышел я из избы, а отец мне еще аркан подает.
— Зачем он мне? — спросил я, хотя догадывался, что неспроста он это делает.
— Как отдашь Филиппу подарок, попей чаю и назад. Денег, ежели будут давать, не бери. Скажи, это подарок. Хороший человек Филипп, не раз выручал меня. Ты только жердь у него попроси. Привяжи к вершинке аркан, комель на плечо и домой. Филипп спросит, скажи так я сказал. Потом я ему все растолкую. Ну, валяй.
— А мне растолкуешь?
— Ты сам скоро поймешь, к чему аркан, — улыбнулся загадочно отец.
Узел и аркан под мышку и полетел к дяде Филиппу. Когда я зашел к нему в дом, вся его семья за столом сидела — ужинали. Увидели меня и ложки побросали.
— Что стряслось? — дядя Филипп первый подскочил ко мне.
— Ничего, — ответил я и отдал сверток. — Вот, подарок отец велел передать.
Жена Филиппа тетя Маруся обратилась к иконе, перекрестилась и прошептала: «Слава тебе, господи, а я уж бог знает что подумала».
Развернули они узел и ахнули. При свечах-то чернобурка заблестела, заискрилась.
— Вот так приятель! — Обрадовался Филипп и набросил шкурку на плечи дочери.
— Снимай одежонку, Махьянка, — сказала тетя Маруся, — садись с нами.
Все, что было у них вкусного, выложили передо мной. Особливо мне их калач понравился — весь умял с чаем. Стал я собираться домой, а меня все уговаривают, чтоб я у них ночевать остался. Что делать? Отец мне строго-настрого наказал домой вертаться сразу. Пришлось схитрить. «Мне к Гюльсум-апай еще надо забежать», — говорю я. Теткой она мне доводилась и жила в ауле неподалеку.
— Так завтра и забежишь, — не отстают от меня.
— Нет, — сказал я твердо. — Обязательно сегодня. Так отец сказал. Гюльсум-апай завтра рано утром должна у нас быть. Зачем — не знаю.
Покачали они головами, а делать нечего — они тоже знали, что отец ничего так просто не скажет. Хозяйка узелок мне в руки и тут увидела, что я босиком.
— Ты ж ноги застудишь! — она всплеснула руками.
— Миша! — крикнул дядя Филипп сыну. — Принеси-ка свои сапоги. А ты, мать, достань новые портянки.
Обули они меня, — душа радуется. Сапоги новые, портянки теплые, мягкие — ноги, как в раю… Все вышли меня провожать, и я у хозяина попросил жердь. Подал он мне жердину, спросил, зачем она мне.
— Так отец велел, — отвечаю.
— Раз отец велел — значит, для дела. — Дядя Филипп похлопал меня по плечу. — Ну, с богом.
Вышел я со двора уже в темень. Все ничего, только через Яман-Елгу страшно идти. Дурная слава о ней в народе. Это такая река, скажу тебе, течет, течет и раз — нету — под землей пропадает, а потом глядь, опять наружу выходит. И лесок, значит, по сторонам тоже страху нагоняет. Несу я жердь на плече, на тонкий конец, как отец велел, аркан привязал. Боюсь оглядываться. Семечки подсолнуха щелкаю — Миша мне на дорожку в карманы бешмета насыпал. Вдруг кто-то цап за аркан, а у меня душа в пятки. Голову повернул назад и обомлел — волк моим арканом играет. Я его сразу узнал по блестевшим глазам. Еле-еле сдвинулся с места и пошел. Иду, а сам вида не подаю, что испугался. А он, серый разбойник, хвать да хвать аркан, забавляется, шайтан. Стал я умом раскидывать, что делать, ежели волк со мной поиграть захочет, а тут как бабахнет. Волк взвыл и шарахнулся в сторону, а я стою ни живой, ни мертвый. Тут из-за кустов человек поднялся ко мне. Отец это был. Спрашивает, дескать, душа моя на месте или к аллаху улетела.
— Привет тебе от дяди Филиппа, — говорю я как ни в чем не бывало.
— Ба! — хитрюга-отец, будто не ожидал меня встретить, — это ты, сынок? В сапогах, с узелком! Неужто Филипп одарил? Да он такой — с пустыми руками от него не уйдешь. Понравилась ему чернобурка?
Я все рассказал по порядку. Мы зарыли волка в копне сена, чтобы назавтра снять с него шкуру.
— Теперь ты уразумел, для чего я дал тебе аркан? — спросил отец по дороге домой.
— Как не уразуметь! Волк-то готов.
* * *
С большим вниманием выслушав все рассказы, я был восхищен охотничьими хитростями его отца и памятью этого старика. Возможно, что он кое-что и преувеличил, но все случаи охоты на волков были правдоподобны. Я понял, что Иргажапов не из тех людей, кто безбожно врет каждому встречному-поперечному.
Поднявшись с чурбана, я принялся благодарить старого охотника, но он пропустил все мои лестные слова мимо ушей и пригласил меня на чай. Когда я уходил от гостеприимного и разговорчивого бабая, я спросил его, когда же он расскажет мне о своей охоте на волков — ведь он мне поведал, в основном, об охоте своего отца. Махьян Иргажапов лукаво улыбнулся и ответил:
— Так я же делал, как отец учил.
Перевод Ю. Дудолкина.
БЕЗНАДЕЖНАЯ ЛЮБОВЬ
Я решил ни на шаг не отставать от Аптельман-бабая, и он, наконец, рассказал мне, что ему пришлось испытать в жизни. Сначала он долго сидел задумавшись. Наверно, размышлял — что из пережитого достойно рассказа.
— Для вашего поколения прошлое не может быть примером, оно годится лишь как урок, — начал мой старик. — Все, что ни вспомню, кажется сегодня только смешным. Но тогда мне было не до смеху — все испытал на своей шкуре… Ты, сынок, наверно, не женат еще? — взглянул он на меня улыбаясь.
— Нет еще.
— А все ж есть, наверно, красавица, на которую засматриваешься?
— Вообще-то есть, да не знаю, что получится…
— Эх, жизнь молодая! И я когда-то молодой был, тоже ходил, мучился, заглядывался
