Чудеса привычки - Салях Кулибай
— Двух чистокровных псов отдам за Карауза. Один поймал шесть лисиц, другой — десять. А зайцев — э-э, я со счета сбился. Ну что, отдашь? По рукам?
Отец, помедлив, спокойно ответил:
— Чистокровные псы пусть остаются при тебе, Карауза я не променяю и за пять таких.
Дядя Юмах вскочил, ударил себе по бедрам.
— Раз так, то отдам за него жеребенка-двухлетку! Хочешь, деньгами заплачу?
Отец невозмутимо продолжал стоять на своем:
— Лучше будет, если ты забудешь Карауза. Никому и ни за что я его не променяю. Это же не моя собака — как я ей могу распоряжаться. А вдруг найдется хозяин — что тогда? Я уже всем, кто бывает у русских, наказал, чтобы сообщили им о собаке. Пройдет месяц, другой, там видно будет. А пока и не заговаривай о Караузе.
После этого, как только я замечал идущего к нам дядю Юмаха, сразу же брал Карауза и старался незаметно улизнуть с ним в лес.
Наступила зима. Несколько раз я выводил Карауза на зайцев, а с отцом — на лисиц и волков. Но наша собака своим грозным «гав-гав» лишь отпугивала их. Один раз заяц выбежал прямо на нее. В несколько прыжков она могла догнать его, но ничего этого не случилось — она невозмутимо продолжала бегать вокруг нас. С тех пор мы потеряли всякую надежду на охотничьи способности Карауза.
— Не может быть, чтобы такая собака ни на что не была способна, — сказал как-то отец и, засунув за пояс топор, отправился в лес с Караузом. Вскоре он вернулся, но собаки с ним не было. Он заметил мой недоуменный взгляд и сказал:
— Не беспокойся, Карауз должен скоро прибежать.
И правда, наш черномордый не заставил себя долго ждать. Вбежав во двор, он принялся от радости прыгать на нас, стараясь лизнуть в лицо. На шее у него болтался обрывок тонкой веревки.
— Я привязал его к дереву, чтобы испытать, как он любит нас, — пояснил отец. — Он, видимо, подождал меня немного, понял, что я не приду к нему, и перегрыз веревку. А по моим следам найти, куда я ушел, — для него пустяковое дело. Нет, Карауз — умная, верная собака.
Вскоре после этого началась гражданская война. В наших краях часто стали появляться вооруженные всадники. Через деревню нередко проходили большие отряды с пушками и пулеметами. Это шли из Оренбурга в Верхне-Уральск «белые» — так их называл отец. По пути они грабили целые волости, вешали и расстреливали взрослых, про которых отец говорил, что они за новую, народную власть. А мы, мальчишки, ничего не понимая, играли в войну, напрашивались водить коней на водопой, а за услугу просили дать несколько гильз.
В один день отец запретил мне выходить из дома, а к обеду меня и старшую сестру закрыл в погребе. Не успел я свыкнуться с темнотой, как вокруг задрожала и посыпалась земля, наверху что-то долго трещало и лопалось. Мы не знали, сколько прошло времени, когда отец вытащил нас из погреба. На дворе вечерело. В доме за столом сидели три солдата в поношенных шинелях и торопливо пили чай. Мать хлопотала возле самовара. Я удивился смелости отца — он запросто, как равный, подсел к солдатам и заговорил по-русски. Много военных перебывало в нашем доме — и валидовцы, и дутовцы, и колчаковцы, — и отец при них всегда бледнел, ходил как-то боком, почти не разговаривал. А тут заулыбался, кивал головой, соглашаясь со словами русских солдат. Один из них, разглядев меня, протянул мне сухари и сказал:
— На, братишка, погрызи!
Обсасывая ароматные сухари, я заметил в углу винтовки и сабли, а рядом на скамейке шапки с красными лентами. «Это же красные! Те самые, что воюют за народную власть», — догадался я.
Напившись чаю, солдаты наскоро почистили винтовки и, как только где-то в деревне заиграла труба, быстро поднялись и, громко стуча ботинками, выбежали во двор. Отец и мать выскочили за ними следом.
Никакая сила не смогла бы удержать меня дома. Мигом я оказался во дворе и увидел, что Карауз, размахивая хвостом и радостно скуля, бросается на грудь солдату, который дал мне сухари. Он опустился на колено и, обняв собаку одной рукой, другой гладил ее, приговаривая:
— Караул, Караул мой! Нашелся!
Черномордый положил лапы на плечи солдата и обнюхивал его шинель, винтовку и даже патронташ на поясе. Видно, это был его хозяин, но теперь он пахнул по-другому, и собака старалась привыкнуть к его новым запахам. Солдат бросил под навес кнут и что-то крикнул по-русски. Карауз тут же метнулся за кнутом и принес его в зубах прежнему хозяину. Солдат встал и тыльной стороной ладони вытер глаза — он, наверно, расчувствовался до слез. Потом он вскочил на лошадь и что-то сказал отцу. Отец кивал, хлопал солдата по спине, — наверно, обещал вернуть Карауза, когда кончится война. Пожав на прощанье отцу руку, солдат торопливо выехал за ворота и пустил лошадь вскачь.
Я выбежал на улицу и увидел, как в середине села конные красные выстраивались в ряд. Еще раз звонко запела труба, раздались по-русски слова команды, и всадники поскакали к большаку за командиром, который держал в руках красный флаг. Вдруг я услышал, как мои сверстники, ползая по лугу, стали кричать:
— Нашел!
— Я две!
— У меня уже пять!
Подбежав к ним, я понял в чем дело: они, оказывается, искали в траве винтовочные гильзы. Мне тоже удалось найти три штуки. Я решил их спрятать во дворе под навесом, где хранил все свои игрушки. Это местечко я облюбовал неспроста — здесь была конура Карауза, который, конечно, никакому мальчишке не позволил бы лишить меня моих сокровищ.
Когда я, радуясь находке, залез под навес, то увидел, что Карауза не было на месте. Я стал его звать, но он не появлялся.
— Не Карауз, а Караул, — раздался за спиной голос отца. — Собаку зовут Караулом — так мне ее хозяин сказал. Тот самый солдат, что угостил тебя сухарями.
— Хорошо — пусть Караул. Где он сейчас?
Отец развел руками. Не нашел я собаку и на улице.
Мне не хотелось спать. В голову лезли всякие догадки насчет исчезновения собаки.
— Перестань ворочаться, — проворчал отец. — Может быть, вернется еще наш Караул.
— Папа, что такое караул?
Отец досадливо вздохнул. Видно, ему хотелось спать.
— Караул у русских — это значит что-нибудь охранять. И еще русские кричат «караул», когда зовут на помощь, если их грабят. Собаку не зря так назвали — хорошая кличка.
